Книга Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности - Наталия Лебина

чья юность пришлась на середину 1950-х годов, писал об этом феномене в деликатной форме: «Странной жизнью жил я… с мамой и теткой, втроем в одной комнате (проходной, соседи попадали из кухни к себе через тамбур, отгороженный занавеской); я мечтал только о собственном жилье, об уединении». Более жестко высказываются об «эротической» атмосфере тесных жилищ респонденты социологических опросов начала XXI века. Женщина 1946 года рождения информировала своих интервьюеров: «Я… с раннего детства много времени проводила на улице, играя с детьми разного возраста из разных семей. Из-за плохих жилищных условий, не очень высокого материального и культурного уровня этих семей дети рано были осведомлены о половых отношениях и в меру своего понимания делились своими знаниями с более младшими детьми». Сексолог Кон, юноша из советской послевоенной коммуналки, утверждал: «Когда позже я писал, что самым страшным фактором советской сексуальности было отсутствие места, я знал это не понаслышке».

Жилищные условия вынуждали самостоятельно конструировать своеобразные локусы интимности в коммунальном быту. У Иосифа Бродского и его ближайшего окружения «не было своих комнат, чтобы заманивать туда девушку, и у девушек не было комнат. Романы… были по преимуществу романы пешеходные и романы бесед…». Как и большинство его современников, поэт, «когда и количество книг, и потребность в уединении драматически возросли», выделил в общей с родителями комнате в коммуналке свое спальное пространство с помощью книжных полок и шкафа. Локус получил название «закуток». Друзья проникали сюда, не тревожа родственников будущего нобелевского лауреата. А чтобы скрыть сексуальный подтекст некоторых визитов, хозяин часто заводил проигрыватель. По традициям «интеллектуального интима» 1960-х годов звучала музыка Иоганна Себастьяна Баха.

По свидетельству питерского «стиляги» писателя Олега Яцкевича, «пуританства не было никакого, просто условия ужасающие…». Первый эротический опыт проходил в комнате коммуналки: «Мамы не было – уехала куда-то к родственникам. Брат на занятиях. Но все время заглядывали соседи, звали к телефону». Тот же Яцкевич вспоминал, что любовные практики осваивались и на лестницах старых городских домов с большими подоконниками и межквартирными площадками. Здесь все и проделывали, предварительно вывернув лампочки, чтобы соседи пользовались парадным входом и не мешали бурной половой жизни подрастающего поколения. В такой обстановке использование кратковременно действующих женских контрацептивов (пасты, мази, свечи, спринцевание) становилось проблематичным. Возможно, отчасти и о проблемах предохранения в сложных бытовых условиях писал искусствовед Герман: «Коммунальные квартиры, бездомность и бесприютность придавали течению серьезных и несерьезных романов нечистую поспешность».

Отсутствие нормального жилья превращало даже относительно стабильные добрачные отношения вполне взрослых людей в эротические приключения с постоянным поиском мест для встреч. Ситуацию недвусмысленно изобразил оттепельный кинематограф, в частности фильм «Девять дней одного года» (1961) режиссера Михаила Ромма. Кинолента рассказывала о молодых ученых-физиках, в то время самой прогрессивной части советского общества. В кинокартине спокойно, правда, иносказательно обсуждаются проблемы интимности. Главный женский персонаж, физик Леля (актриса Татьяна Лаврова), с явным раздражением рассказывает о местах своих встреч с любимым человеком: «Я устала от того, что это тянется шесть лет. От того, что за все эти годы он был в Москве четыре… нет, пять раз. Гостиница „Украина“…, „Турист“… А то еще комната подруги, которая ушла в кино…» Следует заметить, что влюбленным в определенной мере повезло. Физик Гусев (артист Алексей Баталов) приезжал в Москву в командировки. Ему полагалось официальное место в гостинице, возможно, даже номер на одного человека, а следовательно, право днем пригласить к себе гостя (гостью). Людей с постоянной пропиской в гостиницы своих городов не пускали, и это очень осложняло интимные практики. Кон вспоминал: «В конце 50-х гг. на партийном собрании философского факультета… слушали персональное дело тридцатилетнего студента, который в пьяном виде привел в общежитие проститутку и расположился с ней в коридоре у дверей соседней комнаты. Разумеется, мужику объявили выговор. А между собой преподаватели говорили: „Ну, а что ему делать? Пятилетнее половое воздержание в его возрасте затруднительно и вредно. В гостиницу не попадешь. В парке холодно, да и милиция. Единственный способ не нарушать норм советского права и коммунистической морали – заниматься мастурбацией“. Но публично это сказать, даже в шутку, было нельзя».

Люди, конечно же, видели связь между качеством интимной жизни и «квартирным вопросом». Однако публично посмеиваться на эту тему пока не решались. При фронтальном просмотре журнала «Крокодил» за 1952–1967 годы не удалось обнаружить ни фельетонов, ни карикатур, посвященных «половому вопросу». Встречались, правда, шутки о слишком старых мужьях молодых прелестниц и о странностях процедуры развода – в частности, о всем надоевших обязательных объявлениях в газетах о расторжении брака. Как знак робких перемен и попытку критики ханжества можно лишь отметить карикатуру-диптих художника Льва Самойлова. Он изобразил своеобразный учительский «аврал» перед культпоходом в театр. На первом рисунке изображалось заседание педсовета. Директор сообщал коллегам: «Завтра десятиклассники идут в театр. Примем меры предосторожности!» Меры предосторожности заключались в переименовании пьес, которые будут смотреть старшеклассники. На втором рисунке педагоги спешно меняли на афишах слово «любовь» на не слишком точные синонимы – «дружба» и «уважение»: «Коварство и любовь» («Коварство и уважение»), «Любовь Яровая» («Друг Яровая»), «Любовь к трем апельсинам» («Уважение к трем апельсинам»), «Любовь с первого взгляда» («Дружба с первого взгляда»).

Крокодил. 1962. Рисунок Л. Самойлова

Однако сомнительный камуфляж мало помогал решению интимных проблем. В сексуальных автобиографиях шестидесятников, правда написанных часто через 40 лет после самих событий, можно прочитать: «Эти встречи были ради секса, который буквально помогал жить счастливо мне и ему. Я стала задумываться, почему так происходит, почему нам так хорошо, и пришла к заключению, что… нам никто и ничто не мешало заниматься любовью. У него дома двое маленьких детей, молодая жена и маленькая неудобная квартира». Впечатляющим выглядит описание супружеской «любви» в комнате коммуналки в середине 1950-х годов: «Все происходило в одной комнате, где рядом с нашей постелью спали на оттоманке мама и бабушка. Мы ждали, когда они уснут и мы сможем, как говорят сейчас, заняться любовью… Конечно, мы иногда, только оставшись наедине (а это в наше время было невозможно, практически вся жизнь интимная проходила на глазах близких), позволяли себе свободу действий, без явных или косвенных (спящих рядом) свидетелей».

Настоящую «трагичность» развития семейного союза вне комфортного жилья отразили авторы оперетты «Москва, Черемушки» в тексте дуэта Саши и Маши. Молодые люди поженились полгода назад, но она по-прежнему живет в общежитии, а он с замужней сестрой и ее детьми – в проходной комнате. Пара встречается то в кино, то в парке, но лучшим местом считает вокзал, где можно без стеснения целоваться, изображая провожающих. Для современного человека ситуация выглядит абсурдной, но в середине