Книга Боевой клич свободы. Гражданская война 1861-1865 - Джеймс М. Макферсон

и Маклина) постановили, что двухлетнее «пребывание» Скотта в Иллинойсе и такой же период в Форт-Снеллинге, даже если последний и находится на свободной территории, не превратило его в свободного гражданина по возвращении в Миссури[355]. Этому аспекту Тони посвятил лишь одну страницу из своего 55-страничного определения. Конституционности же Миссурийского компромисса посвящена 21 страница тяжеловесной писанины, доказывающей неправомочность Конгресса запрещать рабство на территориях. Тот факт, что Конституция (статья IV, раздел 3) давала Конгрессу право «издавать… все необходимые постановления и предписания» для территорий, не имел значения, так как, по мнению председателя суда (типичному образчику крючкотворства), постановления и предписания не являются законами. Согласно Пятой поправке, никто не мог быть лишен жизни, свободы или собственности без надлежащего судебного разбирательства; рабовладение ничем не отличалось от владения собственностью, следовательно, запрет рабства являлся неконституционным лишением человека собственности. «И если сам Конгресс не может поступить так, — продолжал Тони наносить удары по доктрине «народного суверенитета», — то не может он и делегировать территориальному правительству» эти полномочия. Вот это было чистой воды obiter dictum, так как вопрос о компетенции властей территории относительно рабства не был частью рассматриваемого дела.

Республиканцы склонны были считать особые мнения Кертиса и Маклина собственной позицией по этому вопросу. Скотт не только мог считаться свободным потому, что долгое время проживал на свободной территории, но и потому, что являлся гражданином в рамках Конституции, а Конституция уполномочивает Конгресс отменять рабство на территориях. Фраза «все необходимые постановления и предписания» не допускала кривотолков. Первый конституционный Конгресс подтвердил Северо-Западный ордонанс 1787 года, запрещающий рабство на Северо-Западной территории. Последующие Конгрессы, вплоть до 1820 года, в четырех сходных случаях также запрещали рабовладение на конкретных территориях. Многие создатели Конституции были в тот период еще живы, но никто из них не возражал против таких шагов. Более того, некоторые авторы основного закона заседали в Конгрессе и голосовали за такие меры или, будучи президентами Соединенных Штатов, придавали им силу закона! Если недопущение рабства на новые территории являлось нарушением законности, то как быть с законом 1807 года, запрещавшим ввоз рабов из Африки? И как быть с законодательством свободных штатов, запрещавшим рабство? В любом случае, запрет рабовладельцу ввозить своих рабов на новую территорию вовсе не лишает его собственности[356].

Вместо того чтобы вывести вопрос о распространении рабства на новых территориях из политической плоскости, решение Верховного суда само явилось политическим. Северные демократы ликовали, что решение Тони стало «надгробным словом по „черному республиканизму“… сокрушившим, уничтожившим… аболиционистскую позицию с одного удара». Южане поздравляли друг друга с тем, что «наше мнение по вопросу южного рабства… отныне является высшим законом государства». Это решение «вышибло дух из мерзкой… организации „черных республиканцев“»[357]. Только Республиканская партия не спешила умирать. Ее пресса заклеймила «иезуитское решение», основанное на «вопиющем извращении фактов» и «преднамеренном искажении» смысла Конституции. Если это определение «будет иметь силу закона», — писал Уильям Каллен Брайант, то рабство более не будет «частным институтом» пятнадцати штатов, а превратится «в федеральный институт, наше общее наследие и общий позор Соединенных Штатов… Впредь, где бы ни развевался… наш флаг, это будет флаг рабовладельцев… Готовы ли мы безусловно признать… что наша Конституция отныне будет конституцией рабовладельцев, а не свободных людей? Никогда! Никогда!» В таком же ключе высказались и некоторые республиканские легислатуры, приняв резолюции, где это решение было названо «несоответствующим закону и совести»[358].

New York Tribune презрительно назвала это решение «пятерых рабовладельцев и двоих „мягкотелых“»[359] «высказыванием… имеющим такую же моральную ценность, как и резолюция большинства собравшихся в любой вашингтонской пивной». Ярлык «высказывания» оправдывает отказ республиканцев признавать решение Верховного суда имеющим обязательную силу. Они объявили о намерении «переизбрать» суд после того, как выиграют президентские выборы 1860 года, и отменить «бесчеловечные высказывания» по делу Дреда Скотта. По словам Chicago Tribune, «спасение в избирательной урне… Давайте изберем республиканского президента, и 1860 год станет началом новой эры, подобно году 1776-му».

Вскоре северным демократам стало ясно, что Тони имел целью расстроить и их планы, а не только нанести удар по республиканцам. Хотя вопрос о народном суверенитете и не был напрямую поставлен перед судом, принципиальным следствием дела Дреда Скотта было не только то, что Конгресс не имеет полномочий запретить рабство на территориях, а еще и то, что запретить рабовладение вообще невозможно. Дуглас бесстрашно взялся разрешить этот непростой вопрос. Да, говорил он в своей речи в Спрингфилде (штат Иллинойс) в июне 1857 года, решение по делу Дреда Скотта является законом, обязательным для исполнения всеми лояльными гражданами.

Хозяина нельзя лишить права на перевоз рабов на любую территорию, но граждане этой территории по-прежнему могут контролировать этот процесс. Каким образом? Право на владение рабами «неминуемо останется мертвым и бесполезным, — говорил Дуглас, — если оно не будет подтверждено, защищено и усилено соответствующими актами об охране порядка и местным законодательством», зависящими от «воли и желания населения территории»[360].

Эти фразы стали провозвестником знаменитой Фрипортской доктрины, сформулированной Дугласом год с лишним спустя во время его дебатов с Линкольном. Такая доктрина была оригинальной попыткой впрячь в телегу демократов южного коня и северную трепетную лань. Возможно, такой ход и сработал бы, если бы Лекомптонская конституция не нарушила единство Демократической партии. Когда такое произошло, южные демократы потребовали других пристяжных. На словах они согласились с Дугласом в том, что решение по делу Дреда Скотта не может считаться применением нормы: «Коллега из Иллинойса прав, — признал сенатор от Миссисипи Альберт Браун, — бездействием или враждебным отношением… территориальная легислатура, по сути, может запретить рабство». Но это значило бы игнорировать «право на защиту нашей собственности, наших рабов на данной территории. А Конституция, как показывает Верховный суд, дает нам такое право. Стало быть, мы требуем этого. Мы должны обладать таким правом». Конгресс должен принять федеральный кодекс о рабстве и, при необходимости, обеспечить его соблюдение силами армии Соединенных Штатов. Если, скажем, пираты захватят корабли, принадлежащие гражданам Массачусетса, разве сенаторы от этого штата не потребуют вмешательства военноморского флота? «Разве у меня, сэр, меньше прав требовать защиты своей собственности на территориях?» Если вы, северяне, «отказываете нам в правах, гарантированных Конституцией… тогда, сэр… Союз — не что иное, как тирания, [и] я готов умыть руки»[361].

Таким образом, вместо того чтобы нанести ущерб Республиканской партии, как надеялся Тони, решение по делу Дреда Скотта только укрепило ее позиции, углубив, наоборот, раскол между северными и южными демократами. Республиканцы быстро постарались закрепить полученное преимущество, изобразив судебное решение как плод