Книга Прохождение тени - Ирина Николаевна Полянская

это всегда бывало, когда дело касалось современной музыки, да хоть того же Васильева, любимого композитора Коста, я не могла для себя сразу решить, нравится мне это или нет. Но после четвертого исполнения прелюда поверила, а потом и почувствовала, что это — хорошо.

Давно я не видела гор так близко. Здесь осень была представлена в своей вертикали, глаз брал сразу все цвета радуги октавами, больше чем октавами, и я ощущала это, как какую-то музыкальную катастрофу вроде той, что устраивал Вагнер в «Летучем голландце», когда инструменты слетали с орбит своих звучаний и оркестровая яма начинала завывать, как преисподняя.

Лицо Коста было сумрачным, напряженным, и я не могла понять, почему он вдруг замолчал, отчего с ним произошла такая перемена.

Но что-то странное было в этой окраинной улочке, на которую он меня привел, и, приглядевшись, я поняла — что. Вчера вечером Коста попросил меня проводить его на эту улицу. Он удивил меня своей настойчивостью, долго доказывал, что не может отложить этот визит, никак не может — ни на один день, ни на два. Здесь жили какие-то близкие ему люди. Больше он ничего о них не сказал, а я не спрашивала.

Стоявшие здесь каменные большие дома имели по одному глухому оконцу, как крепости. Отвернувшись от улицы, все они дворами и верандами, увитыми виноградом, смотрели на горы, равнялись на горы, как цыгане-контрабандисты из второго действия «Кармен», поющие хором: «Там свод небес над головой, там Божий мир — землей родной, там наша воля...» Так что же заставило их спуститься сюда, в долину, чья воля, от кого отвернулись они своими окнами? Ведь там в горах, как утверждают, например, астрономы, даже время течет медленнее, пусть на сотую долю секунды, пусть, но ведь и эта сотая доля — жизнь для какого-нибудь крохотного, насквозь светящегося насекомого или для огромной и ослепительной, как молния, мысли. Зачем же они спустились с поднебесья, выпустив из отворенных жил горы ее огненную кровь и претворив ее в виноград, висевший гроздьями на шпалерах?.. А между тем мне казалось, что, если хорошенько потрясти, как копилки, эти дома с укрывшимися в них людьми, непременно услышишь, как зазвенит спрятанное в них оружие. Ведь на чем-то должна покоиться горделивая заносчивость здешних мужчин, их дерзость, самоуверенность. Если вычесть из этого племенную честь, задор, размытое понятие собственности, черкески с газырями и надвинутые на брови папахи, как ни прикидывай, в остатке получалось голое оружие.

— Сделай мне одолжение, — произнес Коста. — Тут впереди будет большое дерево... Постой за ним, так, чтоб тебя не было видно со стороны дома, а я подойду к калитке. Все, что увидишь, потом расскажешь мне.

Я осталась стоять за стволом огромного тополя. Коста подошел к калитке и громко постучал по ней палочкой.

Из-за дерева я увидела, как на веранду вышла женщина во всем черном, постояла, приглядываясь к Коста, а затем, осторожно слушая в мягких чунях, направилась к калитке. Она подошла к ней вплотную и стала молча всматриваться в лицо Коста, молча и жалобно, как будто хотела и не решалась высказать какую-то просьбу... Постояв перед ним, женщина также бесшумно удалилась.

Я вышла из своего укрытия, взяла Коста за руку. Он задал мне какой-то вопрос по-грузински, потом, спохватившись, переспросил по-русски:

— Что ты видела?

— Пожилая женщина, — ответила я. — Она стояла в двух метрах от тебя. Неужели ты не слышал, как она подошла?

— Они все ходят неслышно, — зло ответил Коста.

Я собиралась уже спросить, что означает эта таинственность, как со стороны соседнего двора послышалось восклицание:

— Коста!

Девочка лет пятнадцати, выглянувшая из беседки, удивленно произнесла его имя. Из беседки выскочил юноша, за ним мужчина и женщина с встревоженными лицами. Я заметила, как мужчина крепко схватил юношу за руку и что-то тихо сказал ему. Потом шепнул на ухо женщине, и она заулыбалась нам. Одернув грубый овечий свитер, мужчина приветливо молвил по-русски:

— Э, так ты вернулся, Коста?

— Как видите, батоно Рустам, — ответил Коста с вызовом в голосе.

— Добро пожаловать, дорогой, — сказал Рустам и, подойдя, распахнул перед нами калитку. — Добро пожаловать, девушка, — обратился он ко мне.

— Это моя невеста, — крепко сжав мое запястье, сказал Коста.

— Вот как? — недоверчиво произнес Рустам. — Твоя мать не против русской невесты? — как бы с улыбкой спросил он, глаза его серьезно и внимательно изучали меня.

— У нас в Цхинвали многие теперь женятся на русских.

— Многие, но у Эрнстовых, наверное, это будет первый случай, — с непонятной интонацией заметил Рустам.

— И Эрнстовым пора приобщаться к традиции.

— Пожалуйста, проходите в беседку, — сказал Рустам. — Мы только сели ужинать. Нателла угостит вас цахараджанами...

Мы шли вслед за Рустамом по усыпанной гравием дорожке. Коста серьезно произнес, наклонившись к моему уху:

— Помни, ты моя невеста. Только веди себя правильно. Первая не заговаривай, а если тебя будут о чем-либо спрашивать, отвечай степенно и лишних слов не говори.

— Может, мне следует голову покрыть платком? — усмехнулась я.

— В этом нет нужды, — строго ответил он.

Тут я заметила, что та странная женщина из соседнего дома стоит у забора, отделявшего ее двор от двора Рустама, и смотрит на нас. Батоно Рустам сделал едва приметное движение головой в ее сторону, но она все продолжала стоять, пока мы не скрылись в увитой виноградом беседке.

Над нашими головами свисали тяжелые дымчато-сизые гроздья, похожие на гнезда диковинных птиц; виноградные листья пылали, заполненные горящим солнечным светом. На большом блюде в центре стола высилась гора лепешек, рядом с ней миска с топленым маслом. На другом блюде лежала горой свежевымытая зелень, яблоки, желтые груши, виноград.

— Ты все еще занимаешься музыкой со своей учительницей? — спросил батоно Рустам.

— Да, я поступил в музучилище.

— Вот как? — произнес батоно Рустам как бы с удивлением, но я почувствовала, что оно наигранно. Он, видимо, все знал о Коста; у него было мужественное, задубевшее от солнца настоящее мужское лицо, и притворство давалось ему с трудом.

Батоно Рустам разлил вино по мельхиоровым стаканчикам. Девушка и мать взяли бокальчики в руки, а юноша не брал свой стакан до тех пор, пока отец не повернул к нему головы. Но и Коста не торопился поднять свой бокал. Я видела, как батоно Рустам напряженно ждал этого.

Повисла