Книга Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Исследованием енисейско-самоедских наречий завершились мои занятия в Туруханском полярном краю, и я отправился назад в знаменитый город Туруханск. Как приятен даже звук слова «Туруханск», когда проживешь полгода на тундрах, не видя солнечного света в течение двух месяцев! В Туруханске солнце светит ежедневно, здесь можно даже у себя в горнице пользоваться дневным светом, потому что здесь есть по крайней мере четыре дома со стеклами в окнах. От нетерпения скорее добраться до озаряемого солнцем города я решил, против своего обыкновения, ехать днем и ночью, но это решение было уничтожено в первую же ночь плачевнейшим образом. В потемках самоед, везший меня, не заметил, что Енисей далеко залит был водой, выступившей из-подо льда, местами растрескавшегося. Въехав в воду, олени не могли уже вытащить сани на берег, и мы сидели, буквально примерзшие к реке, без всякой надежды на какую-нибудь помощь с опасностью не только что-нибудь отморозить, но и замерзнуть совершенно. Из этой беды выручила нас чистейшая случайность. В Туруханск пришло на мое имя несколько пакетов из Академии, из уважения к сей последней их отправили ко мне с нарочным, который, как нарочно, наткнулся на нас именно в эту бедственную ночь. Он не только помог нам выбраться из реки, но и проводил в самоедскую берестяную юрту, в которой я и провел остаток ночи» отогреваясь чаем и содержанием полученных писем. И все-таки приключение это не обошлось даром — один самоед отморозил себе ноги, а другой, посланный отыскивать помощь, пропал, к величайшему моему горю, без вести.
Вообще переезд из Хантайки в Туруханск был непрерывный ряд разнообразнейших неприятностей, затягивавших путешествие до того, что я редко делал более 20 или 30 верст в сутки. То обрывалась вожжа, то что-нибудь ломалось в санях, то теряли след, то олени утомлялись и нередко приходилось идти пешком до ближайшей станции — обыкновенного развалившегося зимовья, в котором не находили ничего для подкрепления сил, кроме разве тепла, да и то не всегда[164]. Можете вообразить мою радость, когда в половине января, сидя в маленьких санях, запряженных шестнадцатью собаками, я въехал, наконец, в Туруханск.
В Туруханске я пробыл только три дня и, не оправившись еще совершенно, чувствуя себя не совсем здоровым, потащился в Енисейск. Дорогой мои занятия состояли в изучении двух наречий енисейско-остяцкого языка — имбатского и сымского. Тут я имел возможность убедиться в справедливости писателей, утверждающих, что этот язык значительно уклоняется от языков финско-самоедских. В нем есть, конечно, многие черты, общие как с самоедским, так и с угрско-остяцким, но я все-таки не могу не признать его отрывком особенного семейства, сродство которого с финско-самоедскими языками весьма дальнее. Енисейско-остяцкий язык нечто вроде китайского, не имеющий полной флексии (Flexion); он любит переносить корневой слог в конец слова, а когда необходима флексия, то она происходит сама собой в начале либо в середине слова, так, например, dagafuot, kagafuot, dagafuot — я жду, ты ждешь, он ждет (корень fuot, финн, ootan). Несмотря на простоту форм, по обесчисленности буквоизменений енисейско-остяцкий язык капризнейший из всех, какие мне приводилось изучать.
Степанов упоминает об одном предании, в котором говорится, что остяки пришли на Енисей с Таза, а может быть, также и с Иртыша. Предание это основывается, вероятно, на том, что тазовские самоеды из рода Лимбель-гум поселились на Енисее и затем мало-помалу слились с енисейскими остяками. Полагают, что и два других рода между сымскими остяками образовались от такого же слияния. Основываясь на существующих преданиях об остяцкой колонизации, между сымскими остяками три, а между имбатскими — только два настоящих остяцких рода[165]. Но и эти пять родов по достоверным, хотя менее распространенным, преданиям, сводятся к двум родам, из коих один называется Kanas-ket, множ, число Kandjeang — канский люд, другой — Uljget. множ, число Ulj-djeang — ульйской люд, собственно водяной люд. Нетрудно вывести, что под названиями Кап и Ulj разумеются реки Кана и Улукема, впадающие в Енисей справа в верхнем его течении[166]. Кроме этих названий, предание приводит и то, что остяки пришли от истоков Енисея. Рассказывают даже о высоком непереходимом горном хребте (Алтай), который расселся, и что затем через образовавшуюся таким образом расселину остяки проложили себе дорогу в Сибирь.
Таковы слышанные мною предания; они не объясняют, однако ж, происхождения угре кого элемента, заметного в енисейско-остяцком языке. Всего легче объяснить это предположение, что угрские переселенцы пришли с Оби и слились с енисейскими остяками. На это предположение дает нам право предание, по которому род Chaibang жил прежде на «большой реке» (Оби или Вахе) «в сургутской стороне». Конечно, это предание противоречит самому себе тем, что род этот почитает самоедским и прямо называет его Limbel-gup [167], но, может быть, противоречие это происходит от какого-нибудь смешения рода Chaibang с родом Imljaken, пришедшим с Таза.
Как бы то ни было, это резко выступающее сродство с угрско-остяцким языком, частью первоначальное, по преимуществу же возникшее от слияний, заставило меня заняться енисейско-остяцким языком подробнее, нежели я предполагал прежде. Постоянно собирая, я до сих пор не мог еще привести моих заметок в систематический порядок, но примусь за это тотчас же по приезде в Минусинск, куда отправляюсь на днях после годичного пребывания в Енисейском округе.
Письма
I
Статскому советнику Шёгрену. Туруханск, 11 (23) января 1847 г.
Я приехал сюда несколько часов тому назад и до того утомлен, до того страдаю ревматизмом, зубной болью, стрельбой в ушах и разными другими недугами, что решительно не способен на составление какого-нибудь путевого отчета. Почта отходит завтра, и я не знаю, удастся ли мне приготовить даже и этнографические мои посылки. Со следующей почтой, т.е. через месяц, постараюсь отправить к вам отчет о последних моих странствованиях. Теперь же упомяну только мимоходом, что на возвратном пути из Толстого Носа я несколько времени прожил в Дудинке и потом в Хантайке, где занимался несколько недель оттенками восточносамоедского языка, которые встречаются по Енисею у карасинских и других самоедских родов. Сверх ожидания, вопрос о весьма близком сродстве енисейских наречий с авамским, которое исследовал тщательно, собрал даже материалы для составления
