Книга Словацкие повести и рассказы - Альфонз Беднар

серо-грязной щетиной, и узнал старого Гржо.

Яно сел и сразу вспомнил все, что произошло. Он насторожился, ждал, что скажет старик.

Гржо тоже сел и принялся молча жевать травинку. Вид у него был спокойный, будто он пришел мирно побеседовать по-семейному. Он долго молчал, ожидая, что Яно заговорит первый, но не дождался. Пришлось начинать самому.

— Говорят, в город ездил…

— Угу…

— С лошадьми ничего не случилось? А сам как? Сильная гроза была…

— Ничего…

— Та-ак… — протянул Гржо. С минуту он колебался, — что… этот мальчишка… сильно разбился?

— Сильно. Может — насмерть…

В серых моргающих глазах Гржо мелькнула тень страха. Он отвернулся, чтобы Яно не видел его глаз, и спокойно, но с внутренней дрожью в голосе, заговорил:

— Упал он. Ветка под ним обломилась — вот и упал. А забор острый, со стеклами — легко и покалечиться…

Яно резко повернулся к Гржо и, подчеркивая каждое слово, сурово ответил:

— Я знаю, как он упал. Все хорошо знаю. И ничего вам не скрыть — ни перед богом, ни перед людьми!..

Гржо так и передернуло от злости.

— Что ж, я должен спокойно смотреть, как у меня воруют?! Зачем на чужое польстился? — Но тут же старик опомнился, снизил тон. — Мальчишка, он мальчишкой и останется. Мало чего он там наболтал… Говорю — ветка под ним обломилась, вот и упал…

Яно глянул искоса на Гржо и с отвращением отвернулся. И, не обращая больше внимания на старика, стал наматывать мокрые портянки и натягивать сапоги.

Гржо сидел и давился злобой. Нищий… год назад еще ползал перед ним, перед Гржо, на брюхе, а теперь — смотри какой петух! Эх, с каким наслаждением обломал бы он ему когти! Но он знал, что с зятем, с этим упрямцем, надо обходиться по-хорошему, иначе с ним не сладишь. Гржо был хитрый старик, как говорят, себе на уме; он видел каждого насквозь — не зря долго терся среди людей, много дорожек исходил.

Яно обулся и хотел было встать, но Гржо потянул его за рукав.

— Куда торопишься? — спросил он и примирительно, по-отцовски положил ему руку на плечо. — Я пришел к тебе не ссориться. Яно, я хочу все уладить.

— Напрасно стараетесь!.. — оборвал Яно. Но старик как бы не слышал его; он только вздохнул и часто-часто заморгал.

— Дома крик, слезы. Девка ревет, стонет — глаза выплакала. И старуха крик подняла, словно ее режут, — хоть уши затыкай. Рехнулись вы, бабы, что ли, спрашиваю я их, помешались?.. Поругались — помирятся…

— Не поругались!..

Старик вопросительно посмотрел на Яно.

— Не поругались, — резко повторил Яно. — Окончательно разошлись, навсегда!

Старый Гржо весь сжался, будто от удара. Даже бога вспомнил — за что же его так наказывает? Разве он хотел себе в зятья этого оборванца, разве не он был против этого замужества, несмотря на слезы и крики? Ведь он знал: с бедным водиться, что в крапиву садиться.

А теперь вот приходится унижаться перед бедняком, кланяться.

— Полно, Янко, не спеши: тише едешь — дальше будешь. Известно, молодые сплеча рубят… Злость уйдет, как и пришла, — добра от нее не жди. Ты подумай, Янко…

— Я уже подумал!..

— Да только хорошо ли?

— Хорошо!

— Поссоришься со мной — лапу сосать придется.

— У меня руки есть!..

— А что с них толку? Пропадешь без хозяйства, без тягла…

— Мое дело.

В душе старика так и бурлила, так и кипела злоба. С большим усилием он сдерживался, чтобы не сорваться.

— Подумай, Янко, пока не поздно. Что делать будешь? В подпаски пойдешь? Или к этим, как их, к колхозникам?..

— Хотя бы и к ним!..

— Хе-хе… — затрясся старик фальшивым смешком. — Лучшего ты и придумать не мог; видать, на самом деле эта красная ведьма приворожила тебя, разум отняла. В артель ему, видите, захотелось, хе-хе… а если старое вернется, а? Раз-два — и вернется, а этих и след простынет! Вот ты ни с чем и останешься. Куда подашься тогда?

Старик разошелся. Видно было, что он верит в то, о чем говорит, верит до последнего словечка. И эта убежденность старого Гржо в какой-то мере подействовала. Яно заколебался. Уж он знал, что такое нужда, — кому она по вкусу-то? Как ни говори, все же лучше иметь пару резвых коней да четырех коров в хлеву, чем таскаться по чужим людям, перебиваться с хлеба на квас, постоянно испытывать унижение. Но в следующее мгновение он вспомнил Анку, Ондрейко, то ощущение чистоты, которое испытал там, в Анкином доме.

Янко встал и, возвышаясь над Гржо, как судья, смело сказал:

— Лучше сдохнуть, чем жить в такой мерзости!

И, отвернувшись от тестя, спустился по лестнице вниз и направился к службам. Сперва он вывел лошадей, любовно потрепав их. Потом стал выводить коров.

Старик сидел на лестнице — на самой нижней перекладине — и, пораженный, смотрел на вещи совершенно невероятные: человек по собственной воле отказывался от добра! И его снова охватил страх перед тем непонятным, что происходило в жизни, — самое привычное, самое, казалось, устойчивое менялось с каждым днем. Гржо чувствовал, что сила уходит из его рук, из ног, из всего его тела. Он как-то вдруг постарел, съежился. Враждебный мир обступил его со всех сторон, как бы сдавил обручем, — мир, в котором он ничего не понимает и который ждет его гибели. Старик даже схватился за горло — настолько велик был страх: смерть, смерть, смерть… Глубоко вздохнул, прижав ладони к груди.

Жалобно, каким-то чужим голосом обратился он к зятю:

— Ты все же подумай, Янко…

Но Яно будто и не слышал старика.

— Ну, забирайте свое добро, — с задором, почти озорно ответил он и показал на лошадей.

Старик покорно взял лошадей под уздцы. Яно выгнал коров. Закрыв калитку, он крикнул вслед тестю:

— Будьте здоровы! Можете поминать лихом!..

Старый Гржо не обернулся. Сгорбившийся, маленький, он с трудом передвигал ноги, будто нес на спине тяжелую ношу.

Яно невольно потер руки, как бы очищая их от грязи, вздохнул и впервые за многие годы улыбнулся.

3

Ондрейко умер на третий день. Умер в больнице от кровоизлияния.

Анка сама привезла его домой, сама обмыла, причесала, одела в темно-синий праздничный костюм, сама положила в гроб. Костюм был еще совсем новенький — купили его только в прошлом году, — но рукава и штанишки уже стали коротки: мальчик быстро рос.

С той минуты, как умер Ондрейко, Анка ни разу не вздохнула, не проронила ни единой слезы. Она делала все быстро, точно, как машина, не останавливаясь ни на минуту, — боялась остановиться, боялась дум. За эти несколько часов она постарела на много лет. Светлые волосы