Книга Мария Магдалина - Густав Даниловский

А когда осветятся звезды заревом ее волос — не пугайтесь, братья, это не символ поражения, но знак милости — светлые вести с высот, что свет, плывущий от нее, вечно будет светить над нами…

Голос его задрожал и умолк.

Еще раз прочли молитвы, и настоятель распустил всех со словами:

— Да пребудет с вами милость Господа нашего Иисуса Христа, аминь.

* * *

Поляна, на которой должны были собраться все, находилась в нескольких стадиях за городом в одном из глухих уголков в огромной, растянувшейся до самых скал морского берега, девственной горной лесной пуще, немой, молчаливой, словно навеки зачарованной неумолчным гулом, меланхолическим говором неустанно шумящего моря.

Ночь была такая, какие часто бывают раннею осенью, мягкая, тихая и звездная. Вершины деревьев уже отмирали; тихо, без малейшего шума скатывались на землю легкие, нежные листья осокорей и берез, тихо шелестели более плотные опадавшие листья дубов, буков и каштанов. А когда налетал с моря внезапно ветер, то весь лес казался охваченным сухой метелью.

По хорошо известным тропинкам уже с вечера пробирались верующие с той же осторожностью и тревогой, как некогда собирались они на молитву, когда у них еще не было покровительства влиятельной Клавдии.

Словно рой светлячков, мигали то здесь, то там огоньки фонариков, раздавался треск хвороста, и шуршали листья под ногами путников.

Не с одной стороны, но с разных сторон, по разным путям собиралась толпа на поляну, окруженную темным, уже увядающим лесом, среди которого выделялись несколько выдвинувшихся вперед стройных сосен, словно передовой пикет этой вечнозеленой пехоты, идущей с севера, дабы истребить более нежные деревья, вытеснить их и овладеть их землей.

Поляну освещали пылавшие вокруг костры, сигналы для верующих, которые подходили отовсюду небольшими группами. Мужчины заглядывали в глубокую тесную могилу, уже выкопанную заранее, склонялись, чтобы осмотреть сбитый из тесаных бревен крест, лежавший рядом с ним молоток, длинные гвозди, копье, терновый венок; женщины не решались подходить близко и лишь издалека бросали боязливые взгляды на все эти старательно приготовленные орудия муки Христовой.

Вскоре собралась вся община, не хватало только старейшин. Большинство собравшихся сидело, некоторые стояли, но все нетерпеливо поглядывали на звезды, дожидаясь, скоро ли наступит рассвет.

По мере того как звезды бледнели, затихали разговоры, воцарялось молчание, и вскоре слышны были только едва уловимый шелест умирающих листьев и далекий вечный шум неугомонного моря.

Неожиданно погасли костры и на минуту стало темно, а затем сразу что-то в природе дрогнуло, зашумели листья, заметны стали вершины деревьев, казалось, все больше и больше освещаемые нежно-зеленоватым светом, Вся толпа невольно встала с мест и, охваченная дрожью, стала прислушиваться к какому-то глухому, мрачному, доносившемуся из глубины леса, неясному не то стону, не то гулу.

Гул этот приближался, усиливался, рос: то был скорбный, мрачный, исполняемый хором гимн. Вскоре можно было даже разобрать слова:

— Господи, ты наградил ее золотистой кожей и прекрасным телом, ты осыпал ее щедро, словно обильный виноградник, многими красотами, наполнил ее жилы пламенной кровью, а она стосковалась по любви твоей, при жизни еще отдает тебе свою душу, а тело темной, как туча, земле, охотно идет во мрак смерти, где нет перемен, а царит одна только вечная, глухая, непроглядная ночь и жестокий холод.

От небесных видений и глубокого раздумья родилось в ней это печальное желание изведать тот глубокий мрак, где нет никакого света.

Ты навеки скрыл от нас, Господи, тайну могилы, куда сходит человек и откуда он не встает и не пробуждается до тех пор, пока ты не призовешь его.

А она из любви к тебе, Христос, превозмогла страх и ужас смерти, преисполнилась жажды муки, и поэтому, хотя наши очи застилаются мраком скорби, мы не плачем и вечно по-прежнему будем гореть к тебе любовью, даже и тогда, когда она, распятая на кресте, сердцем обратится к тебе.

Хор замолк, раздался треск ветвей, и, окруженная старейшинами, выступила из чащи Мария.

Босая, в широком платье, с плащом распущенных волнистых волос, она шла, как лунатик. Лицо ее было спокойное, тихое, глаза экстатически обращены к небу… Она шла прямо и остановилась у подножия креста, слегка улыбаясь восходящему дню.

Настоятель молча поднял с земли терновый венок и окружил им прекрасную голову. Губы Марии на минуту искривились от боли, но потом снова улыбка появилась на них. Когда стали снимать с нее одежду, она на миг вспыхнула от стыда и закрыла глаза длинными ресницами. На один миг заблистало, как чудная статуя, ее обнаженное тело и неожиданно исчезло из глаз.

Мария быстро упала лицом на крест. Из-под ее роскошных густых волос виднелись только розовые ноги и распростертые руки.

Среди глубокой тишины раздался стук молотка, Когда прибили ей руки и ноги, двое мощных, сильных братьев подняли крест вверх, вставили его в яму и укрепили его.

Толпа смотрела на все это, остолбенев и испытывая какое-то чувство неудовлетворенности. Не было пищи для напряженных нервов, напрасно работало возбужденное воображение, дабы вызвать из глубины души нечто до сих пор не переживаемое.

Благодаря высоко прибитой дощечке для ног Мария не повисла на кресте, но просто, казалось, спокойно стояла, крепко прижавшись к кресту с поднятыми вверх руками.

Из-под густых покрывавших ее волос кое-где просвечивало неподвижное тело, белели на солнце окровавленные ладони, полные плечи, окрашенные кровью ноги, точеный, словно у камеи, профиль не выражал никакого страдания.

Изнервничавшаяся толпа стала роптать, мужчины как бы с упреком посматривали на смущенных старейшин. Волновавшие женщин рыдания застревали в горле, горели от высохших, непролитых слез глаза.

Вдруг Мария стремительно подернулась, волосы ее заволновались, развеялись в стороны, обнаженное тело сильно напряглось. Она вскрикнула пронзительным голосом и страстно прильнула к кресту.

Толпа вздрогнула, тронутая ее голосом, и замерла. Все почувствовали, что начинает твориться что-то необычайное.

Мария еще раз вздрогнула, дернула руки раз, другой и, наконец, оторвала одну с такой силой, что выпал гвоздь, другая ладонь разорвалась вдоль; затем она вырвала вместе с гвоздями ноги, сплелась ими вокруг столба. С тихим стоном она закинула руки на перекладину креста и стала целовать его верхнюю часть непрерывными поцелуями, перекидываясь то на одну, то на другую сторону, как бы чего-то ища. Она впивалась в дерево губами так страстно, что минутами казалось, будто бы ее лицо, прижатое к кресту, все расплющится.

— Он здесь, — задрожал чей-то испуганный голос.

— Эвоэ! — пронесся дикий, истерический, пронзительный возглас.

— На колени! — крикнул бледный настоятель.

— На колени! — громко повторили за ним диаконы.