Книга Гитлер и Габсбурги. Месть фюрера правящему дому Австрии - Джеймс Лонго

…И я даже немного пожалел его: три часа в Париже, первый и единственный визит, сделали счастливым человека, находившегося на вершине своего триумфа. Во время экскурсии Гитлер заговорил о параде победы в Париже, однако после беседы с адъютантами… решил от этой идеи отказаться… [и позже сказал]: «Я не настроен на победный парад. Война еще не закончена»[782][783].

Гитлер сказал Шпееру, что парад нужно планировать на 1950 г., когда все войны останутся в прошлом[784]. В день, когда он был в Париже, люфтваффе бомбило Гернси и Джерси, Нормандские острова в проливе Ла-Манш, принадлежавшие Великобритании. Вскоре немцы оккупировали их, а через несколько недель вторглись в Югославию и Грецию.

Югославия сопротивлялась всего четырнадцать дней. Когда немецкие войска вошли в Сараево, то обнаружили там великолепный подарок к пятьдесят второму дню рождения Гитлера. На пышной церемонии, заснятой для потомства на кинопленку, они преподнесли фюреру мемориальную доску с места убийства Франца-Фердинанда. Репортаж крутили в выпусках новостей по всей оккупированной Европе[785]. В самом его конце показывали радостного Гитлера, державшего доску в руках. Он лучше всех понимал, что это убийство открыло ему путь к власти и войнам на уничтожение целых рас.

В новостях снова замелькал дворец Бельведер. Правительство побежденной Югославии было вызвано в Вену на подписание договора со своими завоевателями-нацистами. Румынский дипломат Рауль Босси запомнил, что появлению Гитлера в круглом Китайском зале предшествовали три громких удара. Этим сигналом пользовались когда-то при дворе Габсбургов, извещая о выходе императора[786]. Потом состоялся банкет, о котором Босси писал: «Тени эрцгерцога Франца-Фердинанда д’Эсте, последнего хозяина дворца, и его потомков, должно быть, трясло тогда от возмущения, и, наверное, они вздрогнули еще раз при виде Гитлера; он, никогда не евший мяса, тщательно резал ножом поданные ему овощи… стояла мертвая тишина… Обед походил на поминальный, а не на парадный»[787].

Весной 1940 г. Максимилиана Гогенберга вызвали в местное отделение гестапо и сообщили, что один из его сыновей прогуливает собрания Гитлерюгенда, обязательные для посещения. Макса предупредили, чтобы он следил за мальчиком, иначе это будет делать гестапо[788]. Из Вены пришло известие, что сильно ухудшилось здоровье бабушки Габсбургов Марии-Терезы. После нескольких настойчивых обращений к офицерам гестапо Максу разрешили к ней съездить. Эта поездка спасла и его разум, и его душу.

Макс поехал не один, а с четырехлетним сыном Петером. Младшему отпрыску Гогенбергов мать строго-настрого наказала быть хорошим мальчиком, сидеть тихо, вести себя спокойно и помалкивать. От той поездки у Петера осталось два воспоминания. Первое – перед величественным домом на Фаворитенштрассе, точно перед замком, возвышались две въездные башни. Второе – грелка на чайник. Она стояла на письменном столе между отцом и бабушкой, но никакого чая никто как будто и не думал подавать[789].

Взрослые негромко разговаривали, а Петер в упор смотрел на грелку и не слышал ни единого слова. Когда свидание подходило к концу, бабушка спросила внука, не хочется ли ему чего-нибудь. Он ответил, что ему непонятно, зачем на столе стоит грелка, если чая все равно нет. Она приподняла грелку, и мальчик увидел под ней телефон. Потом она осторожно вернула грелку на место и прошептала: «Так они нас не подслушают!» Мария-Тереза Браганса-Габсбург не собиралась укрощать свое чувство юмора в угоду нацистам[790].

Те, кто не были знакомы с ее острым умом, а знали только историю жизни, называли эрцгерцогиню меланхолическим украшением двора Габсбургов. Ее отец был очень хорош собой и некогда правил Португалией, но умер в изгнании, без гроша. Сама она была третьей, несчастной, женой Карла-Людвига, младшего брата императора Франца-Иосифа. Придворные уверяли, что любимым развлечением Карла-Людвига были издевательства над всеми женщинами, на которых он был женат. Вот и она прожила много лет в атмосфере презрения и словесных оскорблений, но ее чувство юмора ничуть от этого не пострадало[791].

Петер навсегда запомнил свидание с прабабушкой, настоящей дамой былых времен. Она научила его находить смешное в разных нелепостях жизни и даже под грелкой для чайника. А Максу та встреча помогла снова обрести контроль над своей жизнью. Прощальные слова Марии-Терезы походили на одиннадцатую заповедь: «Уповай на Бога. Но даже не пытайся понять Его». Она сказала, что, если он хочет сохранить здравый ум и пережить врагов, ничего важнее этого нет[792]. После встречи в доме на Фаворитенштрассе Макс воспрянул духом. Еженедельно посещая местное отделение гестапо, он озадачивал следователей, предъявляя им все более подробные списки вещей, пропавших, украденных или изуродованных в Артштеттене. Пользуясь своими профессиональными навыками юриста и дипломата, он путал карты нацистских бюрократов и на юридическом языке вежливо, но твердо переводил разговор на реституцию (возмещение ущерба)[793].

В Рождество 1941 г. у них с Элизабет родился шестой ребенок, мальчик, которого назвали Герхард[794]. За то, что Элизабет подарила рейху очередного представителя «высшей расы», нацистская партия наградила ее медалью «Почетный серебряный крест немецкой матери». На блестящем сине-белом медальоне поверх креста красовались свастика и факсимильная подпись Адольфа Гитлера. Она отказалась надевать эту награду[795].

В Вюртемберге ее мать, у которой было двенадцать детей, несколько запоздало, но все-таки тоже представили к награде за выполнение материнского долга перед отечеством. Отец Элизабет, принц Максимилиан Вальдбург, решительно отказался от нее, заявив властям: «Моя жена не корова, чтобы получать медали от нацистов!» Сказать такое мало у кого хватало духа[796].