Книга Битва за Лукоморье. Книга I - Роман Папсуев

Сбежавшиеся к колодцу местные робели, глазея снизу-вверх на воителей, и в их глазах читался трепет пополам с надеждой. Подобные взгляды Добрыня ловил на себе всю жизнь, а потому не удивлялся. Смущало другое. Всмотревшись в лица крестьян, богатырь понял, о чем говорил Иван: люди и в самом деле казались тревожными и растерянными. Женщины испуганно жались ближе к мужикам – особенно к тем, у кого было нехитрое крестьянское оружие вроде дубин да топоров.

Из толпы выступил высокий человек с загорелым, исчерченным морщинами лицом и с длинной бородой, в которой вовсю проглядывала седина. Дородный, в богатой одежде, на крестьянина не похож, скорее на боярина – уж больно гордо держится. Рядом с ним семенил уже снявший шапку пухлый детина с красным лицом и редкими светлыми волосами. Краснолицый поклонился и громко произнес:

– Добро пожаловать, богатыри удалые! Радость большая, что вы к нам в Рабаткино заглянули. Отведайте угощеньица, как положено! Милости просим, а хлеб-соль по-старинному!

Вперед торопливо вышли, почти выскочили четыре бабенки. Каждая торжественно держала в руках вышитое полотенце, на котором лежало по пухлому хлебному кругляшу, щедро посыпанному солью. И когда только успели к встрече приготовиться? Когда разъезд увидали? Шустры, ничего не скажешь…

Богатыри с радостью принимали угощение, нахваливая свежеиспеченный хлеб, радушие хозяев и местные красоты. Насчет красот никто душой точно не покривил: деревня и вправду была уютной – и, как видно, жил в ней народ справно. Об этом говорило всё: и добротные бревенчатые избы под тесовыми крышами, и кружевные резные наличники на окнах, и гнущиеся от золотой тяжести спелых плодов ветки яблонь за заборами. Да и поля и огороды Рабаткино тоже окружали обширные и ухоженные. Но помимо красот воевода приметил и колья, выставленные у некоторых ворот, и укрепленный свежесрубленными бревнами забор околицы, который в иных местах напоминал настоящий частокол. Похоже, в здешних местах неспокойно… Разбойники из Алыра? Или какая другая напасть?

Убедившись, что кони напоены, да и друзья-товарищи утолили жажду, Добрыня позволил себе подойти к колодцу и, вытянув ведро, мигом его осушил. Вода оказалась студеной – аж зубы ломило, слегка сладковатой и приятной на вкус, только сколько ни пей, всего колодца не выпить, даже богатырю.

Утерев бороду и усы, воевода спросил:

– Кто у вас тут старший, люди добрые?

Краснолицый робко, снизу-вверх, взглянул на дородного спутника, тем самым ответив на вопрос. Добрыня кивнул и, сев на большое бревно недалеко от колодца, жестом пригласил высокого незнакомца присоединиться. Великий Князь наказывал в каждой поездке узнавать, как живется простому народу, на что жалуются, что их печалит, можно ли помочь – и чем, не дурят ли посадники и прочие княжьи люди. Государь радел о всеобщем благополучии не напоказ, и это было одной из многих причин, по которой богатырь служил ему верой и правдой.

– Ну, боярин, как звать-величать тебя? – спросил Добрыня, поправляя ножны.

Богатей, чинно усевшийся рядом, слегка приосанился и ответил:

– Оле́хом Брониславичем зови. Может, о батюшке моем, Брониславе Ширяивиче, боярине Смолягинском слыхали?

– Не довелось, – улыбнулся Добрыня. Что ж, боярин так боярин, так даже проще, дичиться не будет. – Ну, будем знакомы, Олех Брониславич, меня Добрыней Никитичем кличут. С посольством в Алыр еду, решил вот к вам заглянуть.

– Добро пожаловать в Рабаткино, родовое гнездо мое. Небогатое оно, да ладное. Люди добрые да приветливые. Старостой у меня вот он, Игнат-кожевник, – указал Олех на краснолицего. – Совсем недавно выбрали…

Подошел Василий Казимирович, жуя хлеб, встал чуть в стороне, слушая разговор с неизбывной тоской на лице. Про наказ Владимира он ведал, но всем своим видом показывал, что считает эту затею пустой тратой времени. Добрыня, однако, на побратима внимания не обратил, пристально глядя на Брониславича. Хоть и говорил Олех с охотой и держался горделиво, чувствовалось, что он в смятении – боярина что-то явно волновало. Густые брови хмурились, а глаза бегали, то и дело упираясь в границы леса… Глаза… Красные, будто не спал несколько ночей.

Почему-то стало тревожно, словно иголочка острая недобро душу кольнула. Но бывалый переговорщик не показал виду.

– Как живете, Олех Брониславич? – спокойно спросил он. – Все ли у вас тихо, все ли благополучно?

Боярин с силой огладил длинную бороду, будто решаясь на что-то, а затем таки выдавил из себя:

– Уж не знаю, как и сказать… Двумя словами не обойдешься. Плохо у нас сейчас, очень плохо. Волколак в округе завелся, людей жрет. Вымрет скоро наша деревня, как пить дать – вымрет.

Добрыня упер кулак в колено и нахмурился. Волколак? Вот так дела! Василий аж жевать перестал, вытаращив глаза.

– Почему думаете, что волколак? – уточнил оживившийся Казимирович. Топоры, дубины да укрепления он, вестимо, тоже приметил, но про оборотня услышать не ожидал. – Неужто видел кто?

– Вся деревня видела, – насупился боярин. – Ни с кем эту тварь не спутаешь – на волка похож – только с медведя и ходит выпрямившись, по-человечьи.

– Обертуны тоже так ходят, – заметил Василий.

– Обертуны такого зла людям не чинят, – хмуро возразил Олех. – Он за три недели шестнадцать человек зарезал. Где это видано, чтобы обертуны так лиходеили? Говорю точно – волколак это. Жену мою… хозяюшку… на куски… Вчера вечером похоронили…

«Так вот отчего у тебя глаза красные», – с искренним сочувствием подумал воевода. Что ж, понять можно. И представить страшно, что бы сталось с ним самим, потеряй он свою Настасьюшку… Да еще так жутко.

Брониславич вроде как закашлялся и постучал крепким кулаком по груди. Добрыня торопливо покосился на Василия, но записной балагур, задрав брови и растерянно крутя светлые усы, определенно не представлял, что говорить и говорить ли.

– Весточку мы в Китеж отправили, почитай неделю как, – продолжал боярин окрепшим голосом, – да пока дойдет, пока Охотник до нас доберется – не останется тут никого, все сгинут, волколак изведет… Так что собрались мы с окрестных деревень мужиков, кто покрепче, звать, с вилами да огнем в лес идти, волколака убивать. Боязно, конечно… Слыханное ли это дело – чтобы обычные люди такое чудище забороли.

– Слыханное, – медленно кивнул Добрыня. – Только много на такой облаве погибает…

– То-то и оно, – пробормотал Олех, потирая лоб.

Замолчал, с тоской глядя на воеводу, и в его взгляде читалась даже не просьба – истовая мольба. Боярин не мог не понимать, что богатыри не праздно шатаются, а едут по государственному делу, и прямо просить помощи не решался. Но надеялся, что те сами вызовутся…

Никитич опустил голову, шевеля сапогом опавшую листву.

– Ступай, боярин, – наконец сказал он, поднимая взгляд. – Нам посоветоваться надо.

Поднявшись и поджав губы, Олех без лишних слов удалился, и тут же севший на его место Василий испытующе глянул на побратима.