Книга Царица Шаммурамат. Полёт голубки - Юлия Львофф

Как же изумилась Ану-син, когда на следующий день её позвали к Япхатум — сангу храма, прямо в её покои. Ану-син уже немного разбиралась в храмовой иерархии и полномочиях того или иного служителя, она часто повторяла незнакомые слова, стараясь запомнить их и ничего не перепутать. Теперь девушка имела представление о том, что храмы владели земельными угодьями, множеством скота и птицы, ремесленными мастерскими и даже караванами. Они занимались торговлей и ростовщичеством. В храмы поступали многочисленные дары и пожертвования, большая доля военной добычи и дани с покорённых стран. Все доходы и расходы строго учитывались. Из-за того, что храм был большим и сложным предприятием, занятым не только религиозной, но и хозяйственной деятельностью, ему был необходим тот, кто выполнял обязанности управляющего. Должность управляющего при храме называлась сангу — «sangu» и, в отличие от верховного сана, предназначавшегося только для мужчин, эту должность могла занимать женщина. В храме Иштар, Дарующей воду, сангу была женщина по имени Япхатум.

Понять, сколько лет было этой женщине, мог далеко не каждый. Разве лишь тот, кто хоть однажды видел её лицо умытым. Потому что обычно на нём был толстый слой белил, который не только скрывал морщины, но и придавал ему сходство с маской. И так же, как маска, лицо жрицы было ярко раскрашено: выразительность глаз подчёркивали чёрные контуры, нанесённые гухлу, и зелёные тени на веках; брови, искусно выделенные краской, казались гуще, а губы — ярче. Япхатум неизменно облачалась в пурпурные одеяния, на которых сверкали различные драгоценности. Красный цвет, как и зелёный, считался цветом жизни, поэтому все жрицы Иштар, прошедшие обряд посвящения, носили светло-красные платья. И только жрицы, занимавшие высокое положение, имело право на одежду густого красного цвета. Также, в отличие от простых жриц, носивших налобную ленту, сангу, подобно энтум, могла украшать голову серебряными гребнями или бусами с подвесками.

— Садись, Ану-син, — пригласила Япхатум, указав девушке на низенький стул в виде треножника. — Ты, я слышала, хорошо поёшь? Твои подруги говорят, да и жрицы слышали. Это у тебя божий дар. Нельзя его просто так на ветер разбрасывать. Садись, садись. Знаешь, зачем я тебя позвала? С твоим голосом грех не славословить нашу богиню в гимнах на виду у прихожан. Хочешь петь в храмовом хоре? Несколько раз в году во время ритуалов и накануне больших праздников, а в самые праздники — во время отправления служб.

— И я смогу подниматься по лестнице на вершину зиккурата вместе с посвящёнными жрицами и эном? — спросила Ану-син, не смея верить, что ей в самом деле будет позволена такая честь.

— Конечно, — подтвердила Япхатум, которая, очевидно, уже всё решила за девушку, — ведь во время больших праздников эн ведёт службу именно с самой верхней башни зиккурата. Какие хвалебные гимны ты уже выучила, какие умеешь петь?

Ану-син знала пока только один гимн — «Во славу Иштар».

— А ну, спой, — велела ей Япхатум.

Ану-син запела. Голос её дрожал от волнения, и, может, поэтому пение казалось ещё более вдохновенным, торжественным:

— Слава Иштар, самой прекрасной из богинь,

почтенной царице женщин, величайшей из божеств.

Она облечена радостью и любовью.

Она налита жизненной силой, очарованием и сладострастием.

В губах она сладка; жизнь в её устах.

С её появлением переполняюсь ликованием…

— Божественный голос, — восхитилась Япхатум, когда песня, на миг повиснув в воздухе последним отзвуком, растаяла, как дым воскурений, — никогда такого не слышала…

Какое-то время сангу сидела молчаливая, поражённая. Она не думала услышать такой голос; она полагала, что рассказ жриц об Ану-син преувеличен. Теперь она сама убедилась, что девушка — бесценный самородок, что голос её — дивный дар природы.

— Так что же, Ану-син, — снова, подавив волнение, заговорила Япхатум, — как ты смотришь на то, чтобы петь в храмовом хоре?

И она уставилась на девушку чуть прищуренными, обведёнными гухлу глазами. Ану-син не знала, что и говорить. Мысли носились в голове, точно растревоженный рой. Да это же счастье! Просто большое счастье свалилось на неё с неба. Но почему так боязно? Почему сердце так стучит в груди?

— А что на это скажет эн Илшу? — засомневалась она, хотя сама была готова принять предложение сангу с огромной радостью. — Согласится ли он?

Япхатум ответила ей лукавой улыбкой.

Вечером сангу отправилась к верховному жрецу. О чём они говорили, Ану-син, конечно, так и не узнала, но долго Илшу уговаривать не пришлось. Спустя несколько дней девушка уже пела в храмовом хоре, разучивая новые гимны и молитвы. А когда во время службы она впервые вышла петь перед паствой, взоры собравшихся во дворе храма обратились к ней одной.

Сердца прихожан замирали, когда они слушали чистый волнующий голос юной девушки, который вырывался из хора как кристально чистый родничок и, казалось, устремлялся к небу — к самим богам.

Очень быстро слух о дивном голосе девушки прокатился по всем окрестным селениям. Послушать пение Ану-син приходили даже служители из других храмов, и каждый раз во время службы святилище Иштар, Дарующей воду, было теперь полным-полно народу.

Но больше всех радовалась тому, что залучила Ану-син к хору, сангу Япхатум. Да и как было ей не радоваться! По её велению у входа в храм поставили большую глубокую чашу с надписью: «Пожертвования на хор». Медные, а порой и серебряные монеты сыпались в чашу. После службы помощница Япхатум относила тяжёлую чашу в алтарь, где сангу забирала монеты в храмовую казну, не забывая кое-что оставить себе.

Вскоре в святилище начали готовиться к празднику, который назывался «очищение Иштар». На занятиях, посвящённых ритуалам и обрядам, Ану-син узнала, что в каждом месяце было несколько праздников в честь какого-либо божества. Так, восьмой день месяца посвящался обрядам в честь Шамаша, девятый отводился Богине Жизни — Белат-балати, тринадцатый — лунному богу Сину, семнадцатый — сыну Мардука Набу, двадцать третий отводился празднествам в честь Нинурты, а двадцать восьмой — почитанию Иштар. В течение месяца никто из главных богов не был забыт или обойдён жертвами. Названия праздников и проводимых в это время ритуалов иногда звучали по-разному, но суть их была одна: если жрецы будут соблюдать подневные ритуалы, то в каждый из дней соответствующий бог будет одарять их, а также их верную паству своей милостью.

Как объяснила жрица, проводившая уроки богослужения, в день, посвящённый Иштар, в храме должны были звучать величальные песни в честь богини, а затем в реке устраивалось омовение всех её статуэток.

Накануне праздника в святилище Иштар возвратилась из родных мест (она ездила навестить больного отца) жрица, которая уже в течение нескольких лет была «ведущим голосом» храмового хора. Дочь вельможи из Киша, Хинзури выглядела старше своих семнадцати лет: широкая в плечах и бёдрах, рослая девица смотрела на всех свысока глазами взрослой, уверенной в себе женщины. Узнав о том, что ей нашлась замена, Хинзури сразу же набросилась на Ану-син с неожиданной для той злостью.