Книга Нервные государства - Уильям Дэвис

Одной из причин такого отношения было то, что практический навык сложно высказать или записать словами. Это знание, находящееся непосредственно у своего носителя и которым нельзя напрямую поделиться с общественностью посредством публикаций или дебатов. Познания успешного предпринимателя, подобно таковым у умелого механика или военачальника, не являют собой набор фактов или находок. Это не отражение окружающего мира, а способность манипулировать им. Данный феномен иногда называют «воплощенным» или «неявным» знанием. Это знание не что, а как. Во времена, когда школ ведения бизнеса и профессиональных квалификаций в университетах почти не было (особенно в Европе), Хайек полагал, что подобное знание очерняется интеллектуалами за отсутствие объективности. Однако именно из-за скромности и ограниченности такого знания он считал, что оно представляет гораздо меньшую политическую опасность, чем знание экспертов, что стремятся поставить на службу обществу свои фактические и теоретические изыскания.

Тем не менее Хайек пошел дальше. Дело было не только в том, что такое знание трудно поддается передаче или публикации; значительная доля его ценности состоит в недоступности. Именно это дает предпринимателям преимущество перед конкурентами. Знание должно признаваться частным активом, иначе вечное соревнование предпринимательского капитализма не сможет продолжаться. Как до него Мизес и Шумпетер, Хайек настаивал, что каждый делец обладает слегка отличающимися перспективой, преимуществами и догадками, и единственный способ их упорядочить – это позволить рынку расставить все по местам. По тому же принципу усилия с целью определить общепризнанные, известные всем факты оказывают на предпринимательство подавляющее воздействие. Стремиться к консенсусу – значит давать ход социализму. Это выставляет экспертов в новом свете, коль скоро сам по себе поиск общего видения бытия становится угрозой свободе как таковой.

Против экспертов

На протяжении 1930-х и 1940-х годов Хайека все больше беспокоили социалистические симпатии интеллектуалов. Он связывал это со склонностью к «обобщению» – предположению, что существуют законы, по которым живет общество в целом и развивается история в целом. То, что начинается лишь как «воображаемая схема для интерпретации» социальных сдвигов, становится в руках интеллектуалов набором объективных фактов, объясняющих, почему события развиваются так, а не иначе[173]. С точки зрения Хайека, это совершенно ненужный шаг. Если требуется понять экономические и социальные изменения, гораздо лучше будет обратиться к людям, что эти изменения провоцируют – потребителям, предпринимателям, управленцам, – нежели к экспертам, что смотрят на происходящее с некой надуманной позиции нейтральной объективности.

Хайек утверждал, что, когда эксперты ищут объективности, они теряют из виду прочие точки зрения на окружающий мир. Убеждая себя, будто это поиск знаний на общественных началах, они на деле не заинтересованы в понимании того, что это самое общество думает или хочет. Он полагал, что публичное признание звания эксперта несло в себе опасность, так как приводило к монополии на способ определения фактов. По мере того как государства вкладывали все больше средств в научные исследования, формировалась опасная олигархия, в рамках которой неявные или, наоборот, открытые социалисты позволяют своему «объективному» взгляду определять государственное управление.

Благодаря контролю над общественными институтами интеллектуалы встречают минимум сопротивления. Хайека волновал консенсус среди элиты знаний. Идеи и знания должны признаваться достоверными лишь после проверки в конкурентной среде, с противниками. Согласно Хайеку, чтобы добиться прогресса, нам следует полагаться не на отдельных ученых, а на соревновательную среду в целом, где деятели науки будут противостоять друг другу[174]. Но что, если научный истеблишмент в большинстве своем соглашается с чем-то, например с проблемой глобального потепления или последствиями курения табака? Должно ли понятие «ученого» быть расширено так, чтобы нашлись голоса против? Немало вдохновлявшихся Хайеком либертарианцев сказали бы, что да.

В части практических действий Хайек боролся с монополией экспертов на различных фронтах. Он был в числе основателей «Общества за свободу в науке», созданного в 1940 году в Великобритании с целью борьбы против влияния марксизма на научную политику. В 1947 году он организовал общество «Мон Пелерин», международный аналитический центр, чьей задачей стало возрождение либерального и либертарианского мышления и сопротивление поползновениям в сторону социализма в послевоенном мире. Это общество, среди членов которого были такие экономисты, как Мизес и Фридман, и известные философы, такие как Карл Поппер и Майкл Полани, стало одной из основных структур, посредством которых идеи свободного рынка циркулировали десятилетиями и привели к власти Рэйгана и Тэтчер. Но кроме того, оно продемонстрировало практическое отражение критических доводов Хайека об экспертизе. То, что главенствующие академические и правительственные институты оказались коррумпированы иллюзиями «объективности» и «общественного интереса», означало необходимость создания сопротивления посредством формирования совершенно новой инфраструктуры производства знаний. Монополию, навязанную интеллектуалами в публичной сфере, можно было сломать только путем создания конкуренции.

На протяжении последующих десятилетий общество «Мон Пелерин» стало образцом для различных аналитических центров «новых правых», таких как «Heritage Foundation» в США, «World Economic Forum» в Швейцарии и «Centre for Policy Studies» в Великобритании. Как и Хайек, этими вновь созданными организациями часто двигало подозрение, что университеты и медиакорпорации были безнадежно закрепощены своим собственным стремлением к «объективности» или «непредвзятости», что на деле значило лишь социализм. Исследовательские институты, поддерживаемые частными пожертвованиями, стали возможностью обхода существующих каналов интеллектуального обмена, часто минуя публичную сферу вообще. Для интеллектуалов, воспринимающих идеал общественного знания как опасный социалистический самообман, частные и даже секретные площадки политических дискуссий выглядят вполне логичным решением. Проводимые братьями Кох саммиты, где спонсоры из числа крупного бизнеса делятся политическими идеями, даже прославились использованием генераторов белого шума с целью исключения лишних свидетелей, тем самым подняв стремление к приватности на новую высоту[175].

Сегодня данная тенденция подкрепляется в Америке мощной индустрией частных благотворительных трастов, перенаправляющих огромные денежные средства на особые научные программы без всякой ответственности или публичности. Принадлежность к благотворительности позволяет их донорам уменьшить свои налоги, что в интересах либертарианцев вроде Кохов. Темпы роста этих финансовых субъектов поразительны: в 1930 году в США было зарегистрировано 200 частных фондов, но в начале XXI века данная цифра превысила уже 100 000, с общей стоимостью активов более 800 млрд долларов[176].