Книга Санаторий «Седьмое небо» - Полина Луговцова

Обернулась ли она? Он не успел увидеть. Горячий ветер обжег его спину, подхватил и потянул куда-то назад. Лев закрыл глаза. Он не хотел снова смотреть на это: на ужасный черный тоннель, вход в который обрамлял частокол острых металлических лезвий. Не нужно было видеть, чтобы знать, что за спиной – жадная голодная тьма, заглатывающая его подобно гигантскому питону, в бездонной утробе которой что-то полыхает и мечется. Ненависть, рвущаяся из глубины, обжигала подобно языкам пламени, и Лев почувствовал, как все его существо скорчилось от ожогов. Запах гари одурял: несло жженой плотью, хотя никакой плоти там и в помине быть не могло. «Наверное, горящие в адском пекле души воняют точно так же», – подумал Лев и решился открыть глаза.

Вокруг была темнота, и в ней вырисовывались нечеткие очертания чего-то такого, чему Лев не мог подобрать названия, потому что никогда прежде не видел.

Вначале показалось, что он летит над черным морем под черным низким небом: внизу и вверху что-то клубилось и двигалось, напоминая тучи и волны. Иногда они соединялись между собой, переплетаясь, и в этом хаосе мелькали какие-то обрывки, похожие на кисти рук с растопыренными пальцами. Казалось, несметное количество людей тонуло в том море и пыталось схватиться за низко плывущие тучи и за чужие руки в безнадежной попытке спастись. Вся эта живая масса стремительно двигалась вперед и вниз под страшный чавкающий звук перемешивающегося теста – двигалась навстречу огненным всполохам, озаряющим черный горизонт вдали. Пламя вырывалось откуда-то снизу, как будто на дне этого живого моря скрывался действующий вулкан, жерло которого отражалось на поверхности рыжим мерцающим пятном. Туда затягивало всю окружающую массу, которая вращалась вокруг пятна, как комковатое жидкое тесто над воронкой.

Лев вдруг осознал себя частью этой массы, хотя и не заметил, когда успел погрузиться в нее. Он молил Бога только об одном: чтобы Рая не услышала его крика, иначе… Даже думать не хотелось о том, что дочь может оказаться здесь. Зачем он пытался остановить ее? О чем он думал? О ком?! (О себе, конечно, как и всегда). Рая не заслужила подобной участи! Ей и так не повезло с отцом. Из-за него у дочери не было нормального детства, не стало матери. И ведь Рая до сих пор не знает о ней ничего! Почему он так ничего ей не рассказал?! Потому, что струсил, как и всегда.

Лев корчился от жгучей боли, понимая, что обречен. Его влекло к центру воронки неумолимым течением, с которым он был уже не в силах бороться. Мучения все усиливались, и невозможно было представить, что станет с его истерзанным существом, когда он провалится в огненную прорву. Что ждет его там? Уж точно не смерть. Смерть, то есть небытие, стала бы сейчас чудесным избавлением, но смерти нет – теперь он это понял. Законы мироздания едины для всякой энергии: она никогда не исчезает бесследно, лишь меняется под воздействием различного рода. Душа, без сомнения, – некая энергия. Какое же воздействие увлекло его душу в эту сточную канаву? «Подобное притягивается к подобному. – Эта мысль ядовитым шипом уколола разум. – Не всякий убийца использует нож. Можно убить и словом, и делом. И… бездействием. Но почему так поздно? Почему раньше это не приходило мне в голову? Ну да, теперь-то что уж врать самому себе… Конечно, приходило… Стучалось, да только я не открывал. А ведь все могло быть по-другому. Увы!..»

А вокруг, куда ни глянь, шевелились человеческие конечности. Пальцы сжимались и разжимались, хватая пустоту. Иногда среди них мелькали черные округлости голов, кое-где выглядывали обезумевшие от ужаса лица с черными дырами раскрытых ртов и мутными, как у дохлых рыб, глазами. Лев подумал, что и у него тоже, наверное, сейчас такое лицо, корчащееся в гримасе мученика.

Видеть воронку было невыносимо: полыхавший в глубине огонь жег глаза. Лев отвел взгляд и посмотрел вверх, в клубящуюся над ним черноту. Бесформенные, будто искореженные и перекрученные жгутами, тучи наплывали друг на друга, а среди них двигалось что-то еще, бледное и трепещущее, маленькое, как птица. Оно металось из стороны в сторону, кружа над морем мучеников и плавно снижаясь. «Птица? – Лев уцепился взглядом за светлое пятнышко, боясь, что, если выпустит его из виду, то больше не найдет. – Разве птицы попадают в преисподнюю? Не может быть! Это какая-то ошибка».

Пятно росло, опускаясь ниже, и Льву казалось, что он, в самом деле, различает крылья и даже слышит птичий крик, чем-то похожий на истошный хохот альбатроса, увиденного им однажды над штормящим морем. Птица двигалась зигзагами, будто искала что-то, и резко кричала, будто понимая, что находится в опасности. «Улетай отсюда, дура! – беззвучно закричал Лев. Ему почему-то не хотелось, чтобы птица осталась здесь. – Улетай, пока не опалила свои крылья! Ты ведь можешь улететь, так лети! Здесь тебе не место! Ведь пропадешь ни за что!» Лев так разволновался, будто ничего важнее спасения птицы для него больше не осталось.

Белые крылья продолжали рассекать черный воздух и, казалось, делали в нем прорехи, сквозь которые начинал просачиваться дневной свет. Этот свет жег глаза сильнее, чем огненные всполохи воронки, но Лев все равно жадно смотрел на пронзающие тьму лучи, и ему казалось, что из глаз его текут настоящие горячие слезы. Эти лучи дарили надежду. Казалось, за них можно было уцепиться руками и выбраться из чавкающей бездны наверх. Жаль, что лучи, как и птица, были слишком далеко. Лев откуда-то знал, что птица ищет именно его, что она прилетела за ним, но не может найти. Не видит. Не узнает. Ведь его лицо – всего лишь соринка в огромной куче мусора, серое и неприметное, как комок грязи, ничем не отличающийся от прочих.

Лев понял, что центр воронки совсем близко. Его затягивало в водоворот, и края движущейся массы уже возвышались над его лицом. Чья-то растопыренная пятерня ударила его по голове. Боль оказалась вполне реальной, несмотря на отсутствие нервных импульсов. От удара Лев полностью погрузился в серую шевелящуюся массу. Ну, вот и все. Теперь это станет его вечной реальностью: копошиться в гуще корчащихся тел и корчиться самому от обжигающей боли. Его крики вольются в единый непрерывный вой, душа соединится с общей массой, сплавится с ней в неразделимое целое, растопленная адским тысячеградусным пламенем, и это – навсегда.

Отчаянное желание увидеть напоследок прекрасную птицу заставило Льва сделать безумный рывок. Человекообразная масса с чавканьем плавно расступилась над ним, пропуская его к поверхности. И тотчас яркий свет ударил ему в лицо, будто луч мощного прожектора. А в центре луча была птица… или не она, но что-то похожее на нее. По крайней мере, Лев увидел глаза – темные, блестящие, большие, и услышал резкий крик – хриплый и неприятный, как воронье карканье.

– Па-а-па! Ну, па-па! – Крик обрушился на него сверху – отчаянный, пронзительный, с нажимом на первом слоге.

– Раюшка… – тихо выдохнул Лев, наблюдая, как расступается в стороны тьма, откатывается подобно темным волнам штормового моря, обнажая то, что было скрыто под ней: ослепительно-белый кафель, дверной проем с кровавым пятном на косяке, повисшая лохмотьями побелка на потолке. Но это не главное. Главным из того, что прятала тьма под собой, оказалось проступившее перед ним лицо Раюшки – бледное, перепуганное, с трепещущими по обе стороны светлыми «хвостиками», на одном из которых поблескивала на солнце сползшая заколка для волос – пластмассовый дельфинчик. «Так это была не птица!» – мелькнула в голове смутная догадка, и тут же мозг словно взорвался от нахлынувшей боли. Лев непроизвольно дотронулся до лба: пальцы нащупали здоровенную шишку. Но он тотчас забыл об этом: лицо дочери, мокрое от слез, прижалось к его щеке. Он погладил ее по голове, машинально поправляя сползшую с хвостика заколку. Вспомнив, что вторая лежит в кармане куртки, поискал ее там. Дельфинчик по-прежнему был на месте. Лев взял дочь за плечи и немного отодвинул от себя, пристально рассматривая на предмет ссадин и ушибов. Рая вытерла ладонью бегущую по щеке слезу, и на коже остался смазанный кровавый след.