Книга Как выжить в современной тюрьме. Книга вторая. Пять литров крови. По каплям - Станислав Симонов

Должности зеков в колонии:

каптер, зав. баней, зав. столовой, зав. клубом, зав. библиотекой, зав. слесарями, зав. строителями, зав. столярами, зав. этапом, свиданщик, нарядчик, завхоз отряда, зав. секцией, водопроводчик, ответственный за вышку, зав. котельной, зав. бригадой (бугор), зав. ПТУ, зав. пожарной частью.

В Клинцах прямо средь бела дня взорвали в машине начальника шестого отдела. До нас донесся звук взрыва. Говорили, что оставшиеся после начальника куски мяса по размерам были меньше, чем то, что идет на шашлык. Известно, что начальник был крайне несговорчив и принципиален.

Как можно быть принципиальным и честным в России? Это говорит о твоей тупости, злобности либо природном идиотизме.

Общество — это большинство. Претворяя в жизнь свою позицию, общество или государство проводит в жизнь позицию большинства. Это естественно и понятно. Если сто процентов проводит в жизнь одну линию, а ты гнешь свою, вполне естественно, что общество начинает с тобой бороться. Ты объективно ему вреден. Ты злодей. Если все преступники, то злодей среди них — честный человек. Вот такая логика.

Настраиваем телевизор. Пока четко показывает одну программу — войну микробов.

Винт заставляет человека брать в долг у будущего. Долг предполагает расплату. Расплата с будущим тяжка и страшна.

20 февраля. Из общения с местным художником.

Нить — резак по дереву. Самодельное устройство, разрезающее дерево и оставляющее после себя темно-коричневый след в виде своеобразного лепестка. Витя-художник утверждал, что устройство было придумано для разрезания стен в магазинах и только потом попало к художникам.

Смеркалось, падал мокрый снег, Пронзал насквозь сопливый март. Я уходил в побег Вслепую, глупо и без карт. Мир потемнел, как кинозал, И пленка черно-белого кино Показывала: снег, фонарь. Показывала: лес, окно. А пульс мой, обезумевший звонарь, Теперь тапер, тапер играет, Играет явно не о том, Снег на лице и тает. Как хорошо, наверно, летом! Я ухожу в побег Сквозь судьбы и года. Растоптан радости побег, Меня терзали города, Терзали люди, гири на ногах, В карманах корки хлеба. Я цепи рву, отряхиваю прах И вижу проблеск неба. На небе дырочка звезды, По месту, вероятно, Вега, Кострищами горят мосты, Весь мир стал отраженьем бега. Я уходил в побег, Из жизни, из кино. Разбухший снег стал пег, Ну, все, другого не дано! Один лишь снег. Смеркалось, Пронзительная боль — лишь отраженье снега, Сознание померкло, оборвалось. Дрожит на небе огонек, наверно, Вега.

21 февраля. Сижу в библиотеке.

— Есть что-нибудь почитать? — задал уже надоевший вопрос толстый, свиноподобный, с голубыми глазами майор.

Отчего-то здесь все вертухаи с голубыми глазами — от пьянства, что ли, или от радиации. Чернобыль-то недалеко.

— А что хотите? Детективы, фантастика, история, приключения? Повести? Романы?

— Это все романы? — Вопрос майора поставил в тупик.

— Что делаем? Дурака валяем?

— Нет, ждем. Лак сохнет.

— Ты не философствуй. — Тот же майор, слово «философствуй» произнес так весомо, что стало понятно, что он знаком с высшими слоями культуры.

Мелкий, явно поднявшийся с малолетки, даже не зек, а зечонок. Зубов мало, передних нет давно, те, что остались, прогнили до черноты.

— Дай газету.

— Нет газет.

— Тогда дай пакет.

— Нет пакетов.

— Линейку дай.

— Нет линеек. Нет решительно ничего.

— А выжигателя нет?

— Есть, но дать не могу.

— Тебе для братвы жалко?

— Не жалко. Нельзя.

— Тебе жалко. Вот мне, например, ничего не жалко для братвы. Давай лист из книги вырвем.

— Зачем портить книгу?

— Жалко тебе, — шепелявя до крайней степени, подытожил зечонок.

«Сучья война» разгорелась приблизительно с 1949 года, продолжилась в 1951 и 1952 годах.

21 февраля. Теперь я понял, как именно должен выглядеть ангел. Небольшого роста, абсолютно лысый, маленькие глазки без ресниц. Морщинистое лицо, передних зубов нет, остальные гнилые. Острые уши. Острый красный язык, то и дело высовывает его, то ли смачивая губы, то ли остужая внутренности. Лысая голова усеяна шрамами. Шея морщинистая. Руки и грудь в наколках. За спиной облезлые грязные ободранные крылья. Он все время пьян и разговаривает заикаясь. Любит скандалить из-за выпивки, нюхает растворитель, колется всем подряд.

22 февраля. Дима рассказал, что если взять автомобильную свечу, разбить ее фарфоровую составляющую на куски, затем один из кусков подержать во рту, в слюне, а после, вынув, щелчком послать в окно автомобиля, то стекло мгновенно осыплется. Дима утверждал, что операция испытанная и проверенная.

24 февраля. Обнаружился побегушник. Пытался удрать из зоны в куче мусора. Собака прошла под машиной и ничего не обнаружила. По обыкновению стали протыкать мусор огромной пикой. И все бы ничего, но он дернулся, коробки задрожали и выдали его. Теперь он в ШИЗО, полагаю, добавят срок.

В сортире навалено так и такое, что закрадываются сомнения, баландой ли питаются авторы этих конструкций.

Вот свезло, так свезло. Ни зона, а пионерлагерь с усиленным режимом. И еще, пьют почти все. Это пьющая зона. У милиционеров глаза голубые то ли от пьянства, то ли от радиации. А может быть, они тут в Клинцах все потомки арийцев? Или все-таки дело в алкоголе?

Звезды, небо, луна, облака уже не ошеломляют, а приводят в состояние умиления. Хожу, не могу нарадоваться. Улица, а на ней дома. Черт с ней, что одна улица, а дома не дома, а бараки, но это же здорово.

Морозный воздух, легкий снежок. Библиотекарь Дима и я — в так называемой клетке. Прапорщик с лицом человека, страдающего многими тайными пороками и обремененного геморроем.

— Я че, еще искать вас должен? Проверка без двадцати пять. Быть в строю.

Клетка — собственно не клетка, а участок земли перед древней дверью непонятного назначения, обнесенной решетками, высотой метра четыре. Из нее видны КПП-2 и КПП-1. За КПП-1 — уже воля. Видны также промка и часть СУСа. Милиционеры ходят, смотрят — мы в клетке. Зеки ходят с промки, смотрят, улыбаются. Тот же прапорщик, отпуская:

— Все поняли? — Видимо, это была мера воздействия.