Книга Взывая к мифу - Ролло Мэй

Тем не менее в сказке существует и еще более глубокое измерение, которое придает данному мифу значение, превосходящее значение простой сказки. В первую очередь надо отметить феномен присутствия.

Утрата присутствия означает, что мы не ощущаем самих себя полноценно живущими, поэтому и для других мы не до конца живы. Центральной проблемой мифа является существование принцессы Шиповничек для самой себя. В рамках современной западной цивилизации можно выделить Кьеркегора и Ницше, которые раньше всех и отчетливее других выделили проблему утраты существования для самих себя. Они были пророками – теми, кто смог узреть последствия нашего отчуждения от нашей культуры, от своих друзей и особенно от смысла нашей жизни. Ницше был серьезно обеспокоен тем, что мы внутри себя стали вяло-бессодержательными, пустыми, бессильными. Этим он обозначает тот момент мифа, когда множество молодых людей пытались прорваться сквозь шипы и колючки, чтобы штурмом и силой овладеть цитаделью, но все их попытки проваливались, так как время еще не пришло.

Следующая фаза – осознание того, что присутствие спящей девушки может быть восстановлено только путем выжидания. Типичным представителем этой фазы является Хайдеггер: он знал о том, что Бог умер (если рассуждать в теологическом контексте), и жил в полном осознании утраты его присутствия. Обращаясь к названию пьесы Беккета, Хайдеггер знал, как следует жить «в ожидании Годо».

Нравится кому-то этот специфический язык и эти иллюстрации или нет, но в любом случае приходится признать, что концепция присутствия является весьма плодотворной для понимания этой сказки и этого мифа. «Человек – это только человек, – пишет Хайдеггер, – когда с ним говорит Бытие». И это высказывание в расширенной и универсальной форме передает то, о чем говорится в этой сказке. Женщина – это только женщина, когда к ней обращается ее истинная сущность. Она обретает присутствие для самой себя, когда оказывается, что ее чувства, страсти и способности принадлежат не только ей самой, но и становятся востребованы другими людьми и тем обществом, к которому она принадлежит. О том же самом говорится в поэме У. Х. Одена «Век тревоги»:

Так как я – это сон,пока соседу не станет нужноДать ему имя и тем создать его[168].

Это все – попытки высветить фундаментальный аспект человеческих взаимоотношений: рождение и развитие своего «Я», личности происходит в среде межличностного взаимодействия. Мы призываем друг друга, мы пробуждаем друг друга; надо надеяться, что мы присутствуем друг для друга – посредством книг, посредством искусства или просто через личные взаимоотношения.

Творческое присутствие

Давайте теперь обратимся к теме, уже ранее затронутой, о способности к творческому присутствию. Мы видели, что те скороспелые юнцы, которые пытались взять приступом живую изгородь и «погибли жалкой смертью», просто не обладали способностью ждать наступления кайроса – момента, когда сон принцессы Шиповничек должен подойти к концу. Я имею в виду необходимость ожидания готовности чего-то появиться на свет – будь то младенец, идея, изобретение или художественное озарение. Такое ожидание не является чем-то пассивным и бессодержательным – человек, находящийся в состоянии этого ожидания, на самом деле активно участвует в процессе вынашивания и созревания. Слишком сильный акцент на осознанном намерении – как те активные попытки ранних кавалеров в сказке о принцессе Шиповничек – приводит к блокированию способности ждать. Преднамеренность – качество, заключающееся в том, что абсолютно все несет тот смысл, который ему придан нашим сознанием, – возможна только в том случае, когда мы обладаем способностью к креативному ожиданию.

Очень любопытно сравнить процесс ожидания в сказке о принцессе Шиповничек с тем, что переживает женщина из поэмы Элиота «Бесплодная земля». Она богата и красива, но уже пресытилась всем, ей все надоело, даже секс, хотя у нее имеется любовник. Они оба чего-то ждут. Скучающая женщина говорит: «И что мы будем делать завтра? Что мы вообще будем делать?»[169] Оба вопроса выражают собой желание чего-то. Оба предполагают, что имеется надежда на «стук в дверь»[170]. Но ожидание принцессы Шиповничек наполнено невинностью, мечтой, сновидением; она спит, ее глаза закрыты. А вот Элиот многозначительно говорит нам, что та женщина смотрит, не мигая; ее глаза все время открыты, она не может их закрыть. Мы теперь хорошо знаем из клинического опыта, что при испытываемой тревоге глаза расширяются, чтобы они были широко открыты перед лицом опасности. Художники давно заметили это: Микеланджело в своих скульптурах и живописных творениях изображал охваченных страхом и тревогой людей с широко открытыми глазами, с остановившимся взглядом.

Состояние принцессы Шиповничек можно описать как предшествующее осознанию, а у женщины из поэмы Элиота – последовавшее за осознанием. Ее трагедия заключается не в том, что она не достигла осознания, а в том, что она его утратила. Шанс на осознание принцессе еще не представился – он появится только вместе с принцем; у женщины же Элиота имеются все возможности для осознания, но она их просто не видит, несмотря на свои широко раскрытые глаза. Она пребывает в состоянии не невинности, а отчаяния – вокруг нее бесплодная земля. Принцесса Шиповничек спит, ее сознание отключено. Та женщина сексуально эмансипирована, «свободна», в ее распоряжении имеется все, что могут предоставить современная техника и культура. Однако то, что она испытывает, это не удовлетворение, а пресыщенность и от секса, и от других телесных желаний. Элиот говорит, что надо ждать и перетерпеть времена, когда тебя охватывает отчаяние, чтобы внутри созрело нечто, что приведет к рождению сознания на более высоком уровне, то есть дождаться кайроса.

Как мы уже говорили, этот миф являет собой картину креативного ожидания. Его отличие от пассивного ожидания, которое в психотерапии может носить очень неконструктивный характер, заключается в ответе на вопрос: «Чего ждет этот человек?» Ожидание может оказаться саморазрушающим, опустошающим, когда индивидуум, будь то пациент психотерапевта или та женщина у Элиота, не берет на себя никакой ответственности за то, что он или она ожидает.

С точки зрения клинической практики, как я полагаю, модель поведения пациента, характеризующаяся его отказом принимать во внимание то, что он на самом деле ждет, – это просто ожидание осуществления какого-то инфантильного желания, возможно, даже чрезвычайно сильного: «Мать, наконец, постучит в дверь». Это также подразумевает достаточно сильную тревожность, которую надо осознать и как-то с ней справиться еще до того, как этот индивидуум осмелится задаться вопросом о том, чего он ждет, и увидеть это. Ожидание женщины в поэме Элиота поднимает проблему, очень похожую на то, что широко обсуждается в современном искусстве и драматургии: ожидание рождения какого-то нового смысла и ухода своего нигилизма и пресыщенности, в плену которых человек находится.