Книга Одесская сага. Понаехали - Юлия Артюхович (Верба)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну то-то, – удовлетворенно сказал он и выбросил гвоздь в корзину для бумаг. Тот упал, звякнув железно обо что-то.
Фердинандовна опять пошла в атаку:
– И много уже этих гнутых железяк у тебя там, фокусник? Цирк мне тут устраиваешь?
Ирод молча вытер руки носовым платком и как-то с сожалением и разочарованием посмотрел на нее.
– Ну что ж ты такая глупая-то, Лёлечка, а?
– Какая я тебе Лёлечка??? – взорвалась Гордеева. – Ты что о себе возомнил? Ты кто такой? Как тебя зовут, напомаженный-наодеколоненный???
Вот тут хозяин кабинета посуровел лицом и произнес: – Ну вообще я Василий Федорович, хотя местные сотрудники зовут меня за глаза Иродом. Правильно зовут, – помолчал. – Надеюсь, у тебя в Люстдорфе Библию читали? Кто это и чем прославился, объяснять не надо? Ты можешь называть меня как захочешь, но я дам тебе подсказку, – тут он железной хваткой зажал левую руку Лёли и надавил на болевую точку между пальцами.
Фердинандовна еще никогда не испытывала такой дикой боли, поэтому заверещала громко и протяжно.
– Ты думаешь, что это самая сильная боль? – продолжал тихо Ирод. – Ты ничего не знаешь о боли… А ведь можно и еще добавить, – и он зажал между двух пальцев другую точку на ладони.
Фердинандовна уже орала во всю мощь своей глотки.
Неожиданно он отпустил ее многострадальную руку:
– Вы не обмочились часом, голубушка? А то у меня часто на допросах барышни такое исполняют… да и мужики – тоже. Хотя меня больше к барышням приглашают на беседу… – Помолчал и добавил: – Учитывают все-таки товарищи мои природные особенности, понимают, как я не люблю вашего брата, точнее сестру… Ну да ладно, ты ж у нас медик от Бога, говорят, и саквояж у тебя какой-то шикарный именной, значит, оценишь.
Ирод достал из стола бархатный черный футляр, развернул его и показал полный набор непонятного инструмента.
Гордеева, потирая ноющую ладонь, наклонилась над ним:
– Серьезная вещь. Для препарирования? И кого на запчасти разбираешь?
– Да как сказать… Этим инструментом очень удобно извлекать нервные волокна из тела. Живого, разумеется. Китайские товарищи подарили мне год назад и обучили своей методике. Специальный набор для ведения допроса – нет нужды кого-то бить или что-то ломать: нервные окончания правят бал. Вот с тех пор на допросах для меня нет тайн. Я ж говорил тебе: со мной все предельно откровенны…
Так что не питай иллюзий, Лёлька… Тебе ж уже один раз сказали: не переоценивай свое значение для партии и народа, что было непонятно? Ты кем себя возомнила? Ты – пыль… даже меньше чем пыль для меня. Ты – расходный материал… Ты – никто…
Он помолчал. Потом добавил:
– Вон ту гориллу, что привезла тебя ко мне и сейчас обратно отвезет, заметила?
Гордеева, судорожно сглотнув, молча кивнула.
– Так вот, его уже нет… Неделю как нет. Я его в расход уже записал.
– За что??? – выдавила через сухое горло Фердинандовна.
– Да воняет он… Товарищи жалуются, – скучно ответил собеседник. – Так что как только не будет нам хватать до плановых показателей человечка – так мигом его и оприходуют… Даже раздевать не станут – не отстираешь одежку-то, провонялась, наверное, навечно… Только уговор, – он снова иезуитски улыбнулся, – ты ему пока ничего не говори, а то расстроится служивый.
Фердинандовна судорожно закивала в ответ.
– Да знаю, знаю, что ничего не скажешь… Мне никто в таких мелочах никогда не отказывает… Все про всех молчат…
Ну, идите с богом, многоуважаемая Елена Фердинандовна, очень впечатлен нашей встречей и рад безмерно нашему знакомству.
– А?..
– Нет-нет, мне от вас ничего не надо… Учитывая мои природные наклонности, так сказать… Так что забирайте свой знаменитый саквояж с собой и ступайте, вас люди ждут. Тридцать человек – шутка ли, и еще две роженицы.
– Три, – машинально поправила Фердинандовна.
– Ну да, ну да… Конечно три, как же я запамятовал… Ступайте с богом, дорогой наш доктор… До скорого свидания!
И вот еще, – он брезгливо протянул ей салфетку, что прикрывала тарелки и изуродованную вилку, – оботритесь, пожалуйста, вы вся неприлично мокрая… и запах от вас.
Фердинандовна взяла салфетку, подхватила саквояж и на ватных ногах вышла из кабинета.
На выходе гориллоподобный охранник с усмешкой посмотрел ей прямо в глаза, скомандовал: «Стоять!» и заглянул в дверь.
– Отвезти куда скажет, и смотри у меня! – снова бестелесно и еле слышно прошелестело из кабинета.
Охранник с совершенно обалдевшим видом обернулся к Гордеевой:
– Прошу вас пройти в машину…
Что-то сломалось в привычном ему ходе событий, и он явно не знал, как себя вести в данной ситуации.
А Фердинандовна только смогла сказать:
– Домой.
Молча сидела в машине, с трудом добралась до своей комнаты и тут ее накрыло… Это был такой страх, что и описать сложно. Два полных стакана самогона и полстакана спирта вдогонку не помогли. Всю ночь ее трясло, как в лихорадке, и только к утру отпустило.
А наутро в дверь снова постучал тот же охранник и уже вежливо попросил пройти в машину, ее ждут для беседы, сказал он.
Через двадцать минут в кабинете Дейча будет стоять бледная как смерть, протрезвевшая и благоухающая Петькиным одеколоном Елена Фердинандовна Гордеева с акушерским саквояжем и двумя чекистами за спиной.
– Дело к вам. Практически военная тайна. Понимаете?
– Догадываюсь, – ответит Фердинандовна и моментально услужливо спросит: – Сифон? Трепак? Аборт?
– Последнее. На дому можете?
– От срока зависит. Лучше в больнице.
– Понял. Завтра в десять будьте готовы и уберите посторонних.
Даже непробиваемая Гордеева обескураженно и громко заматерится, когда увидит пациентку:
– Ох, ни… себе!
Чекист приподнимет бровь:
– Спокойнее, гражданка Гордеева. Анна Ивановна проходите, не смущайтесь. Врач уже готов к приему.
Фердинандовна усадит Аньку на кресло и отхлебнет из Ваниной фляги.
– Вот это поворот. Не бойся, девка, трепаться не буду. Себе дороже.
Вернувшись домой после чистки Аньки, Фердинандовна долго стояла на пороге квартиры. Петьки дома не было, и слава богу – лицо Лёльки ничего хорошего не сулило.
Многозначительно сказав: «Ну-ну» и добавив свое «скрижальное»: «Я вам сделаю пенку во весь горшок», Фердинандовна подошла к буфету и вынула свой любимый синий фужер, из которого так сладко пилась самогонка.
