Книга Дух геометрии - Алиса Ханцис

Берни наморщил лоб и огляделся.

– Паб? Дай подумать… Я знаю парочку неплохих старых отелей[14]. А, и еще виски-бар, совсем рядом.

– Отлично. Там я тоже еще не была.

Я соврала ему, не моргнув глазом. Вискокурня, которая, по забавному совпадению, соседствовала с улицей имени Моррисона, делила старинный коттедж с магазином антикварных карт. Из любопытства я заглядывала в нее пару раз, даже пила там кофе, отказавшись от настойчивых предложений официанта продегустировать их фирменные напитки. А вот сегодня они пришлись бы как нельзя кстати.

Завсегдатаем питейных заведений мой друг явно не был: перебежав дорогу на мигающий красный, он устремился дальше по Элизабет-стрит, хотя нам было налево. Я не стала его окликать – мне по-прежнему хотелось оттянуть развязку, пусть и смягченную алкогольной анестезией. Мы вышли к набережной, откуда был виден док, где зимуют ледоколы. Сейчас там стояла лишь маленькая французская «Астролябия», но маячащей вдалеке синей кормы мне было достаточно, чтобы вспомнить об Антарктике. В голове зазвучали гитара и арфа – хрустальный перезвон льдинок, мерцание зеленого полотнища Aurora Australis в полярной ночи. Эта музыка была бы прекрасной, приди она ко мне случайно – из радиоприемника, из чьего-то распахнутого окна. Не тянулись бы за ней тогда зубчатые горы с обложки диска, и название оркестра, и невыносимое присутствие Люка в каждой ноте.

Так уж, видимо, устроен человек, что везде видит лица себе подобных. В детстве я взахлеб читала об ученых, а теперь мне чудилось, будто эти ученые сами смотрят на меня. Ведь какой бы наукой ты ни занимался, тебе все равно придется изучать людей: недоверие и враждебность одних, любопытство других; и убедиться, рано или поздно, что объединяет их всех истинно человеческая способность выбирать – тянуться ли к свету, как моя комнатная лиана, или оставаться всю жизнь подростком.

– А знаешь, почему это место называется Моусон-Плейс? – спросила я, кивнув на бетонный парапет, торчащий поперек набережной.

– Моусон? – задумчиво повторил Берни. – Это вроде был морской капитан, да? Плавал куда-то на полюс, там погиб…

– Нет, ты, наверное, имеешь в виду Франклина. Ему еще памятник в сквере, где мы встречались. А у Моусона памятника нет, только вот эта надпись. Хотя ему бы, наверное, понравилось: он был скромный человек. И при этом отважный ученый – геолог, как мой отец. Он нанес на карты почти всё побережье Антарктики. А еще он со своей экспедицией поднялся к кратеру огромного вулкана – там же, за полярным кругом.

– Вулкан, надо же, – простодушно изумился Берни. – И что же он, не замерзает?

Я не успела ответить: двери вискокурни распахнулись прямо перед носом, выпуская галдящую компанию азиатских туристов. Мы вошли внутрь. Народу было многовато для буднего дня. В ожидании, пока рассосется очередь у стойки, мы уселись в другом конце зала, под грубо отесанными потолочными балками. Дубовые бочки, сложенные штабелями вдоль стен, вполне правдоподобно дорисовывали картину старого портового бара; вот только столики были слишком хлипкими для китобойских кулаков.

Дегустировать виски мой друг отказался. Взял пива и, вернувшись за стол, с любопытством принялся наблюдать, как я принюхиваюсь. Запах у стаканчиков, расставленных на скобленой доске, был одинаково резким, сивушным. А вот с виду все они были разными: в одном плескалась лимонадная желтизна, другой был цвета слабого чая. А третий напомнил мне об английской гостиной, где у камина дремлет рыжий сеттер и постукивает в тишине маятник часов, обрамленных красным деревом.

Я подняла глаза и, отгоняя мысли о Люке, бодрым голосом предложила:

– Давай выпьем за Моусона. У него сегодня день рождения.

– Как, у него тоже?

Эта фраза будто бы вырвалась у Берни нечаянно: он тут же захлопнул рот и забавно выпятил челюсть, как обычно делал в замешательстве или смущении.

– Что значит «тоже»?

– Ну… У тебя ведь тоже день рождения, верно?

– Откуда ты знаешь?

– На правах прочитал, – сознался Берни, потупившись. – А запомнить было легко: пятый день, пятый месяц.

Ай да дислексик! Значит, он не зря назначил встречу именно сегодня? И в этот бар пошел без звука, словно обрадовался поводу посидеть наконец-то по-приятельски. Может, и не было никакой новости? Все мои волнения напрасны?

Я хотела похвалить его за наблюдательность, но не смогла подобрать английского слова. А Берни, воспользовавшись паузой, добавил:

– Я тут недавно на остров Марии ездил. Вот привез.

Он порылся в своем видавшем виды рюкзаке и положил на стол желтовато-серый булыжник.

– Это тебе.

Я взяла камень в руки. Это был отколотый кусок; на внешней, крупнозернистой его стороне веером проступали ребристые окаменелости, похожие на раковины морских гребешков.

– Тут ископаемые на рынке продают, – снова заговорил Берни, – но я всегда думал: вдруг подделки? Уж больно красивые. А эти настоящие, я сам их отколупал. Представляешь, стоит скала, и вся в этих ракушках. Это не долерит, мы там читали с ребятами.

– Правильно, это известняк. Он образуется везде, где когда-то были моря. Песок, обломки раковин – всё спрессовывается в камень. Очень распространенная на Земле порода. Но такие окаменелости мне еще не попадались.

Лицо Берни просияло. Я улыбнулась в ответ и, добавив неловкое «спасибо», тюкнула краешком стакана в бок его пинты. Он сделал глоток, я выпила залпом. Стало тепло. Говорить не хотелось; хотелось просто сидеть, глазеть в окно на прохожих и чувствовать, как размякает тело. После второй порции виски мне стало мерещиться, что я медуза. В голове шумело море, лицо напротив, чуть затуманенное, казалось маской аквалангиста, подплывшего слишком близко. Интересно, почему считается, что алкоголь развязывает язык? Одна лишь мысль о том, чтобы обнажить перед кем-то душу в припадке пьяной откровенности, вызывала во мне такой жгучий стыд, будто я нечаянно ужалила сама себя.

На том конце стола осторожно кашлянули.

– Слушай, я подумал… Сейчас, наверное, не лучшее время, чтобы об этом говорить. Но, возможно, тебе захочется знать.

Я посмотрела на третий стакан, еще нетронутый, и подумала: нет уж. Хватит с меня на сегодня.

– Валяй.

– Я тут в одном доме работал. Стою на кухне, краны меняю, а хозяйка болтает с подружкой. Планировка открытая, всё слышно. Обсуждают новости из телевизора, а потом хозяйка и говорит: а вот некоторые вешают фотоаппараты на воздушных змеев и снимают что хотят. Мол, закон не запрещает. Вот усадьбу одну тут ограбили – думаете, как? А им чокнутая русская помогла.

Я по-прежнему студенисто колыхалась в соленых волнах, и мне было все равно, о чем там сплетничают на кухнях. Мой вид, должно быть, ободрил Берни, потому что он продолжил уверенней: