Книга Жена штандартенфюрера - Элли Мидвуд

— Да это же просто неслыханно! Полнейший провал! — Даже в коридоре я слышала возмущённые крики Гейдриха. — Почему они не взорвали субмарину, когда поняли, что их вот-вот схватят?!

Я остановилась на секунду, смакуя сладкий момент победы, чтобы позже рассказать Генриху в деталях о гневном припадке его начальника. Ему такое точно понравится. Тем временем адъютант промямлил что-то нечленораздельное в ответ, что я никак не могла расслышать потому как находилась уже далеко от кабинета, но что бы то ни было, его слова заставили шефа СД взорваться.

— Что это вообще значит, они не хотели умирать из-за «какой-то коробочки?» Они должны были быть готовы отдать жизнь, но сохранить секрет рейха! Да эта коробочка стоила больше, чем все их жизни, вместе взятые!!! Надеюсь, что британцы перебьют их всех, предателей рейха! Пусть молятся, чтобы их нога не ступила больше на землю Германии, потому что я сам лично прикажу из всех расстрелять, и их семьи тоже!!! Трусливые выродки!!!

Поняв, что в ближайшее время группенфюрер кричать не перестанет, я направилась в радиокабинет, где Барбара ждала меня в нетерпении.

— Ну? Что он сказал? Он разозлился? Ох, он наверное разозлился, правда ведь?

— «Разозлился» — не совсем точное слово, каким можно описать его нынешнее состояние, Барбара. — Я хмыкнула. — «В бешенстве и изрыгающий пламя» подойдёт куда больше. Сейчас его адъютанту достаётся.

— Ох, Боже, ты думаешь, он и до нас дойдёт?

— Скорее всего. Ты же знаешь, как это всегда происходит: посланника расстреливают первым.

— Но это же не наша вина? Мы же просто расшифровываем послания…

Барбара, как и большинство личного состава СД, была в постоянном страхе от Гейдриха. Да я и не могла её винить: холодный и лишенный каких бы то ни было эмоций, с сердцем тёплым, как кусок льда (если оно у него вообще было), группенфюрер Гейдрих был склонен к проявлению насилия и терроризированию не только «низших рас», но также находил какое-то особое удовольствие в мучении своих немецких сограждан, иногда эмоционально (и в этом случае даже его подчинённые не были исключением), а иногда и буквально, время от времени протягивая «руку помощи» шефу гестапо, Мюллеру. Не удивительно, что фюрер прозвал его человеком с железным сердцем; он был просто образцовым нацистом.

— Мы расшифровываем то, что он не хочет слышать. И он ставит это нам в вину.

— Ох, Аннализа! И как тебе удаётся оставаться такой спокойной?

— Да и тебе не стоит переживать. Ну что он нам сделает? Прикажет нас расстрелять за это? Нет, конечно. Получим свой выговор как и все остальные и пойдём себе домой спать. Подумаешь. Ничего нового.

Мои слова наконец вызвали у Барбары улыбку.

— Я просто буду повторять себе, что я делаю это ради своей страны.

— Отличная идея, Барбара. Я именно так и начинаю каждое утро: стою перед зеркалом и повторяю себе «Я люблю свою работу» пока меня не начинает тошнить.

Она хихикнула, а я вздохнула. Я не лгала, когда говорила это: в последние девять месяцев я действительно стояла перед зеркалом каждое утро, пытаясь убедить себя, что всё это того стоило — темно-серая униформа с рунами СС, сама работа в СД, которая иногда заключалась в том, чтобы перехватывать сообщения союзников, иногда притворяться одним из их агентов в целях распространения дезинформации и наконец самое главное, последней каплей в этом коктейле был группенфюрер Гейдрих, которого я на дух не переносила.

Я наконец поняла, что Генрих имел в виду, когда говорил, что не стоит думать о нём, как о хорошем человеке: хоть он и был двойным агентом, по большей части ему всё же приходилось играть роль настоящего нациста, сражающегося за победу рейха. А теперь вот и я стала такой же нацисткой, в самом что ни на есть прямом смысле: после двух месяцев физической и идеологической подготовки, обязательной для всего женского состава СС, я впервые надела свою новую униформу и в ту же секунду возненавидела своё отражение.

Начиная с того дня, несмотря на всю подпольную работу что я проделывала, я всё равно помогала рейху, пусть и против собственной воли, но я всё же вредила союзникам, и иногда я задавалась одним и тем же вопросом: а перевешивала ли моя контрразведывательная деятельность весь тот вред, что я наносила своей настоящей работой в СД? SS-Helferin-еврейка. Если бы моя бабушка увидела меня вдруг в таком виде на улице, в моём полном обмундировании, она бы меня собственными руками задушила. Я бы её не винила. Иногда я сама себе становилась противной. И она, и мои родители были до сих пор уверены, что я работаю в своём старом театре. Мне было всего двадцать, а уже приходилось врать своей семье о моей работе. И о второй, ещё более нелегальной и опасной. «И за всё это мы благодарим фюрера», невольно вспомнился лифлет министерства пропаганды.

— Девушки? — адъютант Гейдриха просунул голову в дверь, прерывая мои мысли. — Вы можете быть свободны. Спасибо, что остались сверх нормы. Heil Hitler.

Хоть ему и влетело по первое число, он всё же старался хоть с нами быть вежливым, и я понимающе ему улыбнулась. Мы обе ответили усталыми Heil Hitler и полезли в стол за сумками. Этот безумно долгий день наконец закончился.

Генрих отказался ехать домой без меня, когда я сообщила ему, что останусь после работы, и ждал меня теперь в своём кабинете. Когда я открыла дверь в его офис (адъютанта своего он давно отпустил), я застала его дремлющим в кресле. Он расслабил галстук и расстегнул пару пуговиц на рубашке.

— Генрих, — тихо окликнула я его. Он не отреагировал, и я осторожно дотронулась до его плеча. — Родной, проснись.

Он открыл глаза и тут же выпрямился — военная привычка. Даже с утра он всегда вставал со звоном будильника, в то время как я не могла оторваться от подушки и умоляла о ещё пяти минуточках сна.

— Какие-то новости?

— Да, любимый. И к сожалению, плохие. «Энигма» у британцев.

Широкая улыбка заиграла у него на лице и он крепко меня обнял, не вставая со своего места. Я погладила его волосы и поцеловала его в макушку. В открытую в офисе СД мы, естественно, не могли начать друг друга поздравлять, и поэтому невербальные средства выражения радости были единственно доступными.

— Это совершенно ужасно. Думаешь, им удасться её расколоть?

— Думаю, это только вопрос времени, и потом они смогут раскодировать все наши сообщения. Ты прав, действительно, ужасно.

Мы обменялись хитрыми взглядами и ухмылками заговорщиков. Да, и всё же это того стоило.

Берлин, сентябрь 1941

Малышка Урсулы продолжала тянуться к кресту на моём запястье, несмотря на то, сколько раз я вытягивала его из её цепких пальчиков. Я носила его теперь не снимая, только если принимала душ, да и тогда он лежал на раковине, на расстоянии вытянутой руки. Как говорил мой муж, никогда нельзя быть слишком осторожной.

— Я тебе так завидую! — Урсула поставила свою чашку обратно на столик и вздохнула. — Поверить не могу, что ты едешь в Польшу. Мой тебе совет, дорогая: никогда не заводи детей. Слишком много забот; я всё на свете пропускаю! Я до сих пор себе простить не могу, что не смогла поехать с вами в Париж!