Книга Бракованная - Диана Рымарь

Вдалеке виднеются ржавые бочки, а дальше что-то вроде дощатого сарая. Наблюдаю, как из него выходит тучная мужская фигура в темно-синем спортивном костюме.

— Ванштейн! — шиплю себе под нос, кое-как сажусь и сплевываю на траву горькую, вязкую слюну.

Пить хочется так, будто в моем организме разом закончились все запасы жидкости, и от этого чувствую себя еще паршивее.

Узнаю старого врага по круглой морде и абсолютно лысой голове. В Германии еще больше отожрался, вон какие бока свисают. Как же хочется разобраться с этой тушей! Я бы использовал его в качестве груши, как следует отрихтовал со всех сторон.

Генрих Ванштейн один, но я уверен, что у него есть подельники, иначе ни за что не справился бы с Семёном, да и меня сюда не притащил бы.

Давний недруг идет к железным бочкам неспешным, даже вальяжным шагом. В руках сумка. Очень скоро вижу ее содержимое: два пистолета, запасные магазины, пакет жестяных банок. Звук заряжаемого пистолета отлично мне слышен, несмотря на то, что я нахожусь от жирдяя в добрых двадцати метрах.

Справившись с нехитрым механизмом, Ванштейн идет ко мне, в его руке пустая банка из-под колы.

— Привет, Лёвчик, давно не виделись! — Он говорит это радостно, почти так же радостно, как в годы, когда мы еще не были смертными врагами и его сын был еще жив.

— Чего тебе в Германии не сиделось? — чеканю я, хмуро его разглядывая. — Ты знаешь, если со мной что-то случится, отец тебя убьет!

— Он, конечно, может попытаться… потом. Но сначала я разберусь с тобой. Если надеешься на чью-то помощь, то зря! Твой цепной пес кормит червей, а больше тебе помочь некому… твое похищение прошло как по нотам.

Ведь он прав. Я сам видел тело Семёна, к тому же разругался с отцом, взял на работе отпуск, приказал привезти мне вещи, короче говоря, сделал всё, чтобы меня не искали в течение следующих семи дней. Сам вырыл себе могилу.

Идиот! Какой же я идиот…

— Скоро и ты отправишься следом, но сначала послужишь мне службу… — вещает Генрих. — Я слышал, как ты любишь играть со своей обслугой… Я сыграю с тобой так же. Послужишь подставкой для мишеней. Как тебе вариант?

С этими словами он подходит совсем близко и пытается поставить жестяную банку на мою голову.

Скидываю ее, отвечаю холодно:

— Хрен тебе. Я не подставка.

Секунда, и пистолет Ванштейна выплевывает пулю, а та прошивает край моих джинсов, чудом не задевая ногу.

Я вздрагиваю, от увиденного даже голова прекращает болеть.

— Ты можешь быть мишенью и с простреленным коленом! Выбирай, Лев! — посмеивается Генрих. — Хотя я бы предпочел пока не дырявить твою шкуру, еще ненароком окочуришься от потери крови или отъедешь от болевого шока, а у меня на тебя большие планы…

Ведь прострелит колено. Этот точно не пожалеет.

Когда он подходит в следующий раз, я позволяю ему поставить банку.

Те, кто рассказывает, что не боятся направленного на них оружия — жалкие лгуны. Это страшно… Это по-животному дико. Видно, что жирдяй умеет обращаться с пистолетом и, скорее всего, попадет в гребаную банку, но ведь может и промахнуться. И прощай, белый свет, здравствуй, деревянный ящик.

Всматриваюсь в лицо Ванштейна, когда тот отходит на десять метров. Некогда доброе и улыбчивое, в эту минуту оно похоже на звериную морду, даже оскал соответствующий. С каким удовольствием он изрешетил бы мое тело! Нутром чувствую его жажду сделать мне как можно больнее.

Выстрел. Громкий, резкий.

Секундное облегчение, когда с головы слетает банка, а я остаюсь цел. Но очень скоро на моей макушке появляется новая мишень, а Ванштейн отходит дальше, поигрывая пистолетом.

Невольно вспоминаю, как когда-то я пытал таким образом Павла. Понятия не имею, как об этом узнал Генрих, догадываюсь, что информация просочилась от одного из уволенных охранников. Ванштейн — любитель собирать всевозможную информацию обо мне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Понимаю, насколько Павлу в тот момент было паршиво, хотя он знал: я не собирался его убивать. Он также знал, что я хороший стрелок. Опасности никакой… Однако только теперь до конца осознаю, как его в тот момент корежило. Не знаю, как он после такого остался у меня работать, до сих пор ведь работает.

Да, мне обалдеть как страшно, но разве Ванштейн не добивается именно этого? Чтобы я вопил, просил его о пощаде, потерял лицо, валялся у него в ногах… только этого он и ждет. Хочет моего унижения. Не доставлю ему такого удовольствия, Величаевы не трусы!

Заставляю себя отключиться от действительности. Генрих сбивает с моей головы банку за банкой, а я представляю, что всё это компьютерная игра, что мне нужно потерпеть всего ничего, а потом я встану, поеду домой, переоденусь во что-то теплое и чистое, наконец-то выпью воды — жажда просто добивает…

— Не делай вид, что тебя здесь нет! — басит жирдяй, подойдя ко мне с очередной банкой.

Это длится вечность. Банки сменяются одна другой… Но вот какая штука — чем дольше он стреляет, тем меньше мне страшно. Вскоре он понимает, что меня так просто не одолеть. Подходит и с издевкой в голосе заводит беседу:

— Сколько тебе лет? Тридцать четыре? Сидишь здесь, здоровый и крепкий, а мой сын в могиле. Ты хорошо пожил… В курсе, что ты жил его жизнь?

— Твой сын слишком любил наркотики, чтобы жить долго. Я живу свою жизнь…

— Врешь, падаль! — Ванштейн мгновенно выходит из себя и, размахивая пистолетом, вопит: — Он завязал, это ты его сбил с верного пути!

— Если ты не знал, что твой сын толкал дурь, то это минус тебе! Надо было следить за своим отпрыском… — отвечаю делано спокойным тоном, будто я не сижу задницей на траве с наведенным на меня пистолетом, а нахожусь у себя дома в полнейшей безопасности.

— Ты врешь… — скалится Генрих. — Ты сделал мерзкую вещь… Но клянусь, я старался тебя простить, пока не увидел, что ты заришься на невесту моего Давида! Ты, мразь, смел коснуться чистейшей светлой девочки, которая принадлежала моему сыну, твоему другу…

— Твой сын к тому времени был несколько лет как мертв! А девушка не так уж и чиста… К тому же я не знал, что у нее что-то намечалось с Давидом.