Книга Голубая кровь - Олег Угрюмов

/откуда он его достал, только что ничего в руках не было?!/

и с натугой приподнял его так, чтобы острие было направлено в сторону солдат.

События развивались стремительно, и протестующий, отчаянный крик Кайнена слился с предсмертным слабым вскриком жреца.

— Его зовут У клак! Его зовут У клак! — зачем-то исступленно кричал таленар, и испуганные раллодены кинулись врассыпную: слишком уж был он ужасен, такой же окровавленный, грязный, как и они, но какое же пламя пылало в его глазах.

— Он его даже удержать не мог, слишком тяжелое, — прошептал Аддон, прижимая к себе безвольное тело — легкое, иссохшее стариковское тело того, кто так недавно делил с ним свой нищенский кусок хлеба.

— Я должен был догадаться. Должен!

— Все повторяется, друг Аддон, — тихо сказал Каббад, наклоняясь над стариком. — Все мы расплачиваемся за содеянное, и иначе не бывает.

— Я так и не вспомнил, кому принадлежал этот проклятый храм в Паднату.

Возле таленара неслышно и робко выросла фигура в дорогих доспехах.

Расширенные от возбуждения зрачки, белое лицо, тонкие и благородные черты, прямая осанка, гордый разворот плеч… Чудо что за воин.

— Прости меня, таленар, — сказал он, и Кайнен понял, что именно этот юноша пронзил мечом несчастного старика. — Не знаю, что на меня нашло? Он ведь и копья удержать не мог, слишком был слабый. И храм этот жалкий, и старики заброшенные и несчастные.

Там еще двое сидят, я им хлеба и мяса оставил. Сушеного. Мне правда жаль… Но я понимаю, что теперь ничего не изменишь. Что будет со мной, таленар?

— Будешь видеть его во сне, а иногда и наяву. И отчаянно пытаться вспомнить, как же его звали, и решить неразрешимую загадку: отчего ты ударил его? Он ведь такой беспомощный.

Тебя как зовут, сынок?

— Аддон. В твою честь, таленар Кайнен. Я Аддон Антее. Мой отец, Рия Антее, был с тобой в битве при Паднату, и в Габаршаме, и…

— Довольно, иди, — глухо приказал военачальник. — И постарайся искупить это преступление, иначе оно догонит тебя через десятки ритофо.

Воин легко поклонился и убежал.

На его лице была написана растерянность.

Кайнен медленно оглянулся.

Зарево пожара. Тела, тела, тела… В неестественных позах, в самых неожиданных местах, нанизанные на копья, пронзенные мечами и стрелами, обгоревшие, разбившиеся, свисающие безвольно со стен. Среди мертвых — женщины, старики. Дети?! Разграбленный город, свалка бездомных вещей, у которых больше нет хозяев. Глиняная игрушка — ярко раскрашенная рыбка с глуповато-веселой мордочкой — валяется у закопченной стены.. Чья-то рука в бурых и засохших потеках крови подбирает ее…

Он уже все это видел недавно. Да что же это за наваждение?! Каббад держал в руках рыбку с ярко раскрашенной глуповатой мордочкой:

— Наше прошлое постоянно будет преследовать нас, друг Аддон. А мы пойдем вперед: у нас нет иного выбора. Мститель уже явился в этот мир, и времени почти не осталось.

Царица Аммаласуна права — все это необходимо; мы будем расплачиваться за каждую каплю невинной крови, пролитой сегодня, и нет нам ни прощения, ни оправдания. Такова цена.

В этот момент на подворье храма ворвался всадник на взмыленном жеребце, и копыта коня выбили звонкую дробь по каменным плитам.

— Таленар Аддон! — доложил запыхавшийся гонец. — Турнага схватили!

К ногам Кайнена почтительно положили напитанный темной влагой мешок. Он даже не стал спрашивать, что в нем, а просто взял его и забросил на спину шарахнувшегося в сторону коня.

Царица Аммаласуна хотела получить голову мятежного орфа Турнага?

Что ж, она получит ее…

ГЛАВА 7

1

Он с каждым днем становится сильнее, — заметил воин вполголоса.

— Да поставь ты куда-нибудь эту свою чашу, — раздраженно сказал горбоносый. — И что это за привычка — изрекать очевидные вещи?

— Пора бы приниматься за дело.

— Не беспокойся. Все и без нас идет как должно. Скоро в Раморе появится новая сила, на которую мы сможем опереться в нашей священной борьбе.

— Звучит красиво и складно. А как на самом деле?

— Так, как звучит. Красиво и складно. Я всегда восхищался людьми, ты же знаешь. Никто из наимудрейших и наимогущественнейших не побудит их быть столь же кровожадными, нетерпимыми, свирепыми и отчаянно отважными, как их собственная ненависть ко всему, что хоть немного отличается от них.

— Они похожи на нас.

— Или мы на них. Старик Лафемос любил порассуждать на эту тему.

— Не хотел бы когда-нибудь очутиться на его месте. Меня тревожит только одно: а вдруг наш поборник справедливости все-таки сможет вмешаться в ход событий, изменить будущее?

— Вряд ли. Мы отняли у него все, кроме бессмертия. Да и о нем он постепенно забывает. Ведь с каждым тысячелетием он все больше и больше становится похожим на настоящего человека.

— Странный ты бог, — сказал Кайнен, устраиваясь на толстом и мягком ковре.

Он успел подумать о том, что придется сильно отклоняться назад, чтобы беседовать с бессмертным, но тут ковер поднялся в воздух и повис на одном уровне с огромной головой Шигауханама.

— Так будет удобнее; Не правда ли?

— Очень странный, — подтвердил человек.

— Я не странный, — мягко заметил Шигауханам. — Я такой, какой есть. Я просто непривычен твоему взгляду и разуму. А вот ты — ты действительно странный. Стоило цвету твоей кожи измениться, как ты решил, что жизнь закончена, и даже обвинил меня в убийстве твоей личности. Ты полагаешь, так и должно быть?

— Что же в этом необычного? Вообрази, великий, что ты проснулся однажды утром маленьким, размером с Вувахона, без твоих смертоносных мечей, без этого могучего хвоста, без твоих воинов, наконец. Или представь себе, что ты, ну, улетел к звездам и твои дети остались здесь одни. Каково тебе будет?

— Какая разница?

Любой из моих детей значим и важен. Любой из них умеет делать прекрасные вещи и самостоятельно принимать решения. Любой из них может породить себе подобного и положить начало новому Роду. Если завтра меня не станет, они продолжат строительство городов, вырастят то, что вы называете садом, создадут удивительные вещи, которых не было до них. Они будут беречь друг друга, защищать и кормить. Ибо они делают это не из страха передо мной, не из боязни грядущего наказания, буде не станут повиноваться, а потому что иначе нельзя.

Нет братьев более верных и надежных, чем мои дети.

Во всяком случае под этим небом.