Книга Я заберу тебя с собой - Никколо Амманити

Ламантины принадлежат к отряду сирен, это такие большие толстые белые тюлени, обитающие в озере Чад и в устьях южноамериканских рек. Ленивые и неповоротливые, они часто гибнут под корабельными винтами.

Школьный сторож, лежавший пузом вверх на кровати, весьма смахивал на такую тварь.

Выглядел он устрашающе. Жирный, белый, как снеговик. Раздутый круглый живот напоминал готовое треснуть пасхальное яйцо. Густые, курчавые седые волосы росли на животе, на груди. А короткие крепкие ноги были вообще лишены растительности и покрыты мелкой сеткой вен. Икра той ноги, на которую он хромал, была раздутой, лиловой. Раскинутые руки напоминали ласты. Пальцы толстые, как сигары. Мачеха-природа не позаботилась наделить его шеей, и круглая голова торчала прямо из плеч.

Выглядел он довольно скверно.

Руки до локтей и колени все в царапинах, ранах, ссадинах. На лбу наложен шов, и нос забинтован.

Флоре он не нравился. Потому что он был очень ленив. И грубо обращался с учениками. К тому же вел себя как последний мерзавец. Ей казалось, что он раздевал ее взглядом каждый раз, как она проходила мимо его конуры. А коллега Чирилло говорила ей, что он постоянный клиент проституток. Каждую ночь ездит к этим несчастным цветным девушкам на Аврелиеву дорогу.

Флора не испытывала ни малейшего желания сидеть в палате и устраивать допрос вместе с остальными. Она хотела бы вернуться в школу. Вести урок.

— Да заходите же, — приказала Гатта.

Все трое уселись у изголовья кровати сторожа.

Заместительница кивнула головой в знак приветствия, а потом спросила тоном, полным глубочайшей заботы:

— Ну, Итало, как у вас дела?

Несмотря на синяки и ссадины на лице, придававшими ему сходство с побитым псом, огонек, вспыхнувший в поросячьих глазках сторожа, был недобрым и мрачным.

60

— Сквердо. Как у бедя дела? Сквердо.

Итало свою роль выучил. Он должен явить им ужасные страдания, предстать в образе несчастного, нуждающегося в уходе, во имя благополучия школы и учителей принесшего себя в жертву малолетним преступникам.

— Ну, Итало, если можете, расскажите нам, что именно случилось в школе ночью, — обратился к нему директор.

Итало огляделся и завел свой рассказ, в котором процентов шестьдесят было правдой, процентов тридцать чистой воды враньем, а процентов десять — преувеличениями, пафосом, драматическими эффектами. Эмоциональными и слезовыжимательными подробностями («Вы себе представить не можете, как холодно бывает зимой в моей комнатке, как одиноко мне там — вдали от дома, от жены, от моих любимых детей»).

Ненужные подробности он частично опустил, чтобы не утяжеляли сюжет и не сбивали с толку. («Нос? Как я его сломал? Кто-то из этих мальчишек ударил меня, когда я шел по темному коридору».)

Завершил повествование он так:

— И вот я здесь. Саби видите. В больдице. Весь израдеддый. Догой пошевелить де богу, Дубаю, у бедя пара дебольших перелобов, до это дичего, главдое — я спас школу от ваддалов. Правда? Едидстведдое, о чеб я прошу, — вы люди убдые, образоваддые, побогите десчастдобу старику. Пусть бде дадут то, что по закоду положедо за столько лет работы и за это жуткое происшествие, из-за которого я потерял остатки здоровья. Пока бде хватило бы и того, что божно собрать у учителей и родителей. Спасибо ваб, большое ваб спасибо.

Завершив свою речь, он взглянул, какой эффект она произвела на слушателей.

Директор скрючился на стуле, прикрыв рот руками и уставившись в пол. Эту позу Итало счел выражением глубокой печали о том, как несправедливо обошлась с ним судьба, и сострадания к его несчастью.

Неплохо.

Потом он стал рассматривать Палмьери.

Рыжая глядела на него без всякого выражения. Да чего от такой и ждать-то?

И наконец, он поглядел на заместительницу.

Гатта сидела с каменным лицом, а это ничего хорошего не обещало. А потом она как-то издевательски скривила губы.

И что бы это значило? Что еще за улыбочка такая? Или старая корова ему не верит?

Итало зажмурился и скорчил гримасу, долженствующую выражать испытываемую им боль. И замер, ожидая сочувствия, ласкового слова, пожатия руки, хоть чего-нибудь!

Заместительница кашлянула и вытащила из маленькой замшевой сумочки блокнот и очки.

— Итало, я не все поняла в вашем рассказе. Кое-что не сходится с тем, что мы и полицейские видели в школе. Если вы в состоянии отвечать, я задам вам буквально пару вопросов.

— Ладдо. Только давайте быстро, я себя деваждо чувствую.

— Прежде всего — вы говорите, что были ночью один. Но кто такая тогда Алима Гуабре? Выходит так, что именно эта нигерийская девушка, у которой к тому же нет вида на жительство, вызвала полицию.

Резкая боль пронзила внутренности сторожа и ринулась вверх, обжигая гланды. Он попытался сдержать этот газовый выброс из пищевода, но не смог и оглушительно рыгнул.

Те трое сделали вид, что не заметили.

Итало поднес ладонь ко рту.

— Как вы сказали? Какая Алиба? Я такую де здаю, в первый раз слышу…

— Странно. Эта молодая женщина, судя по всему, занимающаяся проституцией, утверждает, что вы хорошо знакомы, что это вы ее отвезли в школу и приглашали переночевать у вас…

Итало запыхтел. Нос пульсировал, как сломанный калорифер.

Погодите, погодите минутку…. Эта сучка его что, допрашивает? Его? Именно его, спасителя школы, который чуть не загнулся? Да что тут происхо… Он получил удар в спину. А он-то надеялся, что они обнимут его, подарят коробочку конфет «Ферреро Роше», букетик цветов.

— Ода, давердо, де в себе. Ода все выдубала. Кто ода такая? Что ей от бедя надо? Я ее де знаю, — заявил он, размахивая руками, словно пытался прогнать осиный рой.

— Она утверждает, что раз в неделю вы ужинаете вместе в «Старой телеге», а еще она рассказывала о шутке… — Синьора Гатта сморщилась и отодвинула блокнот, как будто хотела получше разглядеть, что там написано. — Я не все поняла. Полицейские сказали, что она была очень сердита на вас. Что вы подшутили над ней за ужином…

— Да что себе позволяет эта проклятая бл…? — Итало с трудом сдержался и не закончил фразу.

Заместительница метнула в него взгляд, убийственный, как удар руки Мазингера Зет.[4]

— Да, мне тоже эта история кажется весьма странной. Но одно обстоятельство, кажется, подтверждает слова синьоры Гуабре. Этим утром ваша машина стояла перед запертыми воротами. А кроме того, есть свидетельство официантов «Старой телеги»…

Сторож затрясся как осиновый лист и, глядя на бессердечное чудовище, которое развлекалось, издеваясь над ним, возжаждал броситься на нее и порвать в клочья ее куриную шею. И выдрать ей все зубы и сделать из них ожерелье. Это не женщина, это демон бездушный и безжалостный. С куском свинца вместо сердца и холодильной камерой между ног.