Книга Волкодав - Мария Васильевна Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шаршава ощутил, как от хохота кузнеца болезненно вздрогнула рука женщины, сегванка попыталась было отнять её, но венн не позволил: провёл хромоножку вперёд и усадил на колоду. Рахталик следил за ним со смешливым любопытством, не подозревая, что венн медленно свирепел. Медленно и очень опасно.
Шаршава спросил, сохраняя внешнюю невозмутимость:
– Чем тебе помочь, госпожа?
У неё были сухие глаза наученной никому не показывать слёз, но набрякшие веки в один миг не расправишь. Она выговорила, запинаясь:
– Ты, добрый господин гость… мою кошку часом не видел ли?
Рахталик снова захохотал:
– Да с мостков свалилась и потонула кошатина твоя, пока ты мои штаны от дерьма отстирывала… водопряха<Водопряха – насмешливое прозвище прачек.> несчастная!
Женщина тихо ответила:
– На острове она рыбу ловила в озерках, остававшихся после отлива…
– Пойдём, госпожа, – сказал Шаршава. – Провожу тебя, а то больно тропка крутая.
Он имел в виду только то, что сказал, но сегванка посмотрела на него почти со страхом, а Рахталик понимающе провёл рукой по усам:
– Проводи, проводи её, парень, правда что ли, пока жёнка с грудными сидит…
Вот тут Шаршава твёрдо решил, что нипочём больше не придёт в эту кузницу и ни под каким видом не возьмётся в ней за молот и клещи. Да и просто слово молвить воздержится с обидчиком женщин, по ошибке именовавшимся кузнецом… А лучше всего – утром же вместе с девками отвяжет верную лодку. Он забрал у женщины пустое, но всё равно увесистое корыто, выдолбленное из половины осинового бревешка, и спросил:
– Как зовут тебя люди, госпожа?
Вместо неё ему ответил опять-таки Рахталик, не пропустивший возможности отколоть удачную шутку:
– А ты не догадался, венн? Как же ещё, если не Эрминтар!.. Счастливы мы: есть у нас прекрасная Эрминтар!..
Женщина вздрогнула и всё-таки заплакала, и – Шаршава понял, что прозвучало её настоящее, матерью данное имя. Она переваливалась по-утиному, опираясь на свой костыль и на его руку. У неё было что-то не в порядке с ногами, там, где они подходят к становым костям тела. Суставы не удерживались, вихляли. Шаршава знал: так бывает, если приключились тяжкие роды и дитя приходилось тянуть в Божий мир силой. Наверное, девочке дали имя прекраснейшей героини сегванских сказаний, ещё не распознав несчастья. Или думали, что имя поможет ей выздороветь… не помогло вот. Шаршава даже заподозрил, что неведомая родня порешила отдать её как “выкупную” именно по причине увечья. И то правда. Не первой же девке в роду к чужим людям идти, на срам и бесчестье… Он поразмыслил немного и сказал:
– Мы тут люди перехожие, госпожа… Скоро дальше отправимся. Может, семье твоей сумеем весточку передать? Откуда ты, славная? И… кто отец дитятку, которое ты носишь? Может, он выручил бы тебя?
Эрминтар даже отшатнулась. Вскинула мокрые глаза, посмотрела на него с каким-то почти весёлым, отчаянным недоумением… и горше заплакала.
– Знать бы, кто тот отец!.. – разобрал потрясённый молодой венн. – Да кто ж из них меня в кустах не валял…
Мать Щеглица учила Шаршаву: “С плеча, сынок, не руби… Не торопись сразу судить, тем паче о важном! Всегда прежде охолони, размысли как следует…” Отец с нею соглашался, однако потом, наедине, добавлял: “Но бывает и так, парень, что немедля надо решать. Да тотчас прямо и делать, что сердце подскажет”. – “Как же отличить, батюшка?” – “А отличишь…”
– Вот что, госпожа моя, славная Эрминтар, – твёрдо выговорил Шаршава, и сердце в нём запело легко и победно. – Есть у меня одна сестрица названая, не наградишь ли честью, второй сестрицей назвавшись? Лодка у нас добрая, всем места хватит, и тебе, и дитятку твоему…
Сердце сердцем, а часть рассудка всё же приказывала помнить о Заюшке с Оленюшкой и о том, что беззаконная сегванская деревня навряд ли добром отпустит подневольную хромоножку, с утра до вечера правшую<Правшую, прать – мять, давить, жать; особенно о старинном способе ручной стирки белья. Отсюда “прачка”, а также “попирать” – придавливать, угнетать, унижать. > их одежды вместо кичливых дочек и жён. А значит, придётся увозом увозить Эрминтар. То есть могут погнаться. Могут и догнать…
Но ведь не бросать же её тут?
Женщина вдруг решительно вытерла слёзы, и голос окреп.
– Да благословит Мать Родана чрево твоей жены сыновьями, похожими на тебя, – сказала она. – Только… куда ж я с вами? Догонят ведь… А у тебя и так жена, сестрица да дети малые. О них думай…
Вот тут Шаршава окончательно понял, что заберёт её с собой непременно. Что бы ни говорила она сама – и что бы ни замышляла деревня с острова Парусного Ската… во главе с набольшим по прозвищу Хряпа.
– Это кого догонят? – сказал он уверенно. – Веннов в лесу?
А про себя подумал: появятся псиглавцы, тут лодку-то и отвяжем. С этакими гостями поди не вдруг пропажу заметят!
– Ты, сестрица любимая, по-моему, не только ножками прихрамываешь, но и рассудком, – отругала робкую Эрминтар Оленюшка, когда все они сидели на пороге клети. – О себе думать не желаешь, о сыне или о дочке подумай, кого родишь скоро! Твоё же, твоя будет душа, тобой выношенная! Чтобы все, кто тебя силой ломал, ещё и сынка твоего звали рабом? Всей деревни вымеском?.. А дочка будет, помысли! Что с дочкой станется? Тоже порты всем стирай? Да ещё, как подрастёт, с каждым прыщавым иди, куда поведёт?..
Эрминтар прикрыла рукой лицо, отвернулась… Шаршава же глядел на посестру и любовался её разумом и пробудившейся в решимости красотой. Он помнил её, жалкую и почти безвольную, на пороге его кузни в деревне Оленей… А теперь какова!
Видно, не зря говорят: за других насмерть вставать куда проще, чем за себя самоё. За себя – усомнишься, десять раз спросишь себя, не посчитал ли собственную непонятливость за чужую вину… С другим человеком не так. Его обиды видятся трезвее и чётче, за его беду исполчиться сами Боги велят.
Бедная Эрминтар всё металась душой между страхом побега, страхом перед чужими людьми, долгом “выкупной” своего рода… и надеждой. Так и не сумев решиться, она потянулась к брошенному в сторонке корыту:
– Пойду я… Из трёх
