Книга Аскольдова могила - Михаил Загоскин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ах ты балагур, балагур! — промолвила Буслаевна, стараясь улыбаться. — Чего ни выдумает? Уж будто бы мой кот снял крючок с пробоя. Что и говорить, смышлен-то он смышлен, а уж озорник какой: чуть что плохо лежит, так и его! Ономнясь полпирога у меня съел, а третьего дня…
Тут Буслаевна принялась рассказывать, как этот кот заел двух цыплят и задушил ее лучшего петуха.
— Ох этот кот!.. — прошептал про себя Тороп. — Уж полно, не этот ли? — прибавил он, увидя входящего Вышату.
— Здорово, Буслаевна! — сказал ключник. — Ба, и ты здесь, моя заунывная пташечка?.. Ну что, поразвеселил ли вас этот пострел Торопка Голован? Тебя, моя красоточка, и спрашивать нечего: стоит взглянуть. Ай да Торопушка! Молодец! Смотри, пожалуй, да она веселехонька! Видно, знал, чем распотешить, коли эта горюнья унялась плакать!
— Да он лишь только начал, — сказала старуха, — и спел нам первую песенку.
— Не равна песня, Буслаевна; одна хороша, так стоит десяти. Уж как же я рад, моя красоточка, — продолжал Вышата, обращаясь к Надежде, — что ты стала повеселее. Сегодня государь великий князь пожалует к нам сюда в гости и проживет дня три, а статься может, и более. Ты и в слезах бы ему приглянулась, а теперь совсем его заполонишь.
Смертная бледность покрыла лицо Надежды.
— Как, — сказала она трепещущим голосом, — вы покажете меня великому князю?
— А ты думала, что мы станем тебя от него прятать?.. Ах ты моя простота, простота! Да разве тебя затем сюда привезли, чтоб никому не показывать? Нет, моя радость: клады в землю закапывают, да только не такие!
— Милосердый боже! — воскликнула Надежда, закрыв руками лицо свое.
— Что ты, что ты, дитятко? — сказала Буслаевна. — Да в уме ли ты?.. Плакать о том, что тебя хотят показать великому князю!
— Полно, моя лапушка! — прервал Вышата. — Почему ты знаешь, ну, как в самом деле ты придешь по сердцу нашему государю и он удостоит наименовать тебя своею супругою?.. Если прикажут называть тебя нашею великою княгинею…
— О, я не хочу ничего! — проговорила Надежда, всхлипывая. — Матушка, матушка, возьми меня к себе!
— Послушай, моя красавица, — сказал Вышата, — если ты хочешь, так мы и матушку твою сюда перевезем; скажи только, где она.
— Она! — повторила Надежда, устремив кверху глаза свои. — О, она там, где нет ни горести, ни плача, ни страданий, где никто не помешает мне любить Всеслава, где ваш государь и бедный поселянин равны между собою…
Вышата отступил назад с ужасом.
— Тс!.. Тише, тише! Что ты! — прошептал он, посматривая вокруг себя. — Ах ты безумная! Да как язык у тебя поворотился вымолвить такую хулу на нашего государя?.. Ах ты девка неразумная!.. Чему ты ее учишь, Буслаевна?.. Слыхано ли дело: равнять великого князя Владимира, господина всех господ, владыку всех владык, наше солнце ясное… Ух, как вспомню, так и обдаст всего холодом!.. Ну, как она ляпнет это перед его светлым лицом?! А ты что, старая карга… чего ты смотришь?.. За что тебя хлебом кормят? Да знаешь ли ты, если б у тебя и три головы было, так и тут ни одной не останется?
— Да помилуй, отец родной! — завопила Буслаевна. — Что же прикажешь мне делать с этою неповитою дурою? Уж я ли ей не толкую? Да что проку-то: что ни говори, все как к стене горох!
— Говори ей с утра до вечера, что не только ей, но даже какой-нибудь греческой царевне и честь и слава приглянуться великому князю Киевскому.
— Говорю, батюшка, говорю!
— Тверди ей беспрестанно, что она должна не плакать, а радоваться.
— Твержу, мой отец, твержу.
— А ты, нравная девушка, — продолжал Вышата, обращаясь к Надежде, — коли ты не уймешься реветь и дерзнешь вперед говорить такие непригожие речи о нашем государе, так я упрячу тебя, моя голубушка, знаешь куда? На поварню или в прачечную! Не хочешь быть барыней, так я сделаю тебя холопкою.
— О, господин Вышата, — вскричала с живостью Надежда, схватив его за руку, — будь милостив!
— Ага, голубушка! То-то же! — прервал Вышата с довольным видом.
— Да, будь моим благодетелем! — продолжала Надежда. — Исполни свое обещание: сошли меня куда хочешь, заставь служить кому угодно… Я знаю разные рукоделья, я умею вышивать шелками и золотом, я буду делать все, что мне прикажут: стану работать с утра до вечера, прясть по ночам, сделаюсь рабою рабынь твоих — только не показывай меня Владимиру!.. О, будь великодушен, не откажи мне в этом, и я вечно стану молить за тебя Бога!
В глазах Надежды блистал необыкновенный огонь, ее щеки пылали. Вышата посмотрел с удивлением на бедную девушку: казалось, он не хотел верить словам ее, но наконец, поневоле убежденный истиною, которая выражалась в ее умоляющих взорах, в ее трепещущем голосе, во всех чертах лица ее, он сказал про себя, продолжая смотреть на Надежду:
— Нет, нет, она не шутит… Что ж это такое?.. Уж не бредит ли она?.. Буслаевна, уложи-ка ее спать да напои чем-нибудь горяченьким… Ну, добро, добро, моя лебедь белая, мы поговорим об этом после!.. Э, бедненькая, смотри, как у нее лицо-то разгорелось!.. Успокойся, отдохни, моя касаточка, а то, пожалуй, чего доброго, в самом деле захвораешь. Пойдем, Тороп.
Ключник вышел вместе с Торопом из светлицы и, спускаясь по крутой лестнице, продолжал шептать про себя:
— Да, да, она точно не в своем разуме… Дочь простого дровосека… бедная девка… Я же ей сказал, что, может статься, она будет супругою Владимира, великого князя… Да другая бы на ее месте от радости земли под собой не почуяла…
Когда они вышли на двор, то Вышата, повернув направо, пошел прямо к одной большой избе, которая была построена в некотором отдалении от всех прочих зданий.
— Послушай-ка, любезный, — сказал он, обращаясь к Торопу, который шел позади его, — не припомнишь ли, какую песню ты пел в последний раз в Рогнедином тереме?.. Ну, знаешь, вот та, что мне так полюбилась?..
— Тебе, боярин?.. Постой!.. Какая, бишь, это?..
— Да вот та самая, которую ты после этого пел у меня на дому.
— А, да, да… вспомнил!
— И, нет, Торопушка! Мне помнится, она начинается вот так:
«Ой, ой, ой! — подумал Тороп. — Худо дело!»
— Прелюбезная песенка! — продолжал Вышата. — Как, бишь, в ней?.. Постой-ка!
Не помню только, называют ли в песне по имени этого товарища; да вот погоди, ты опять мне ее споешь. А что, Торопушка, кажись, в этой же песне поется:
— Да, боярин, — отвечал Тороп, оправясь от первого замешательства, — и покойный мой дедушка так певал эту песню.
