Книга Хтонь. Человек с чужим лицом - Руслан Ерофеев

— Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь я зла… — крепко зажмурившись, прокричала она монстру в лицо слова последней в своей жизни молитвы.

«…Боюсь я зла!.. Боюсь я зла!» — издевательски заулюлюкало из темноты стогласое эхо.

На мгновение вновь пришел знакомый приторный запах, от которого хотелось блевать и кончать одновременно. «Я иду к тебе, любимый…»

Внезапно в характере окружающих звуков что-то поменялось. В пространство притвора вплыл приглушенный гул, как будто снаружи собралась огромная толпа. И толпа эта явно была чем-то очень недовольна.

Распятая осторожно расклеила веки и разглядела в сумраке, что на пороге «временной» крипты и впрямь нерешительно переминаются с ноги на ногу какие-то людишки, никак не решаясь войти внутрь. В руках они сжимали вилы и дреколье[50], но вид имели скорее жалкий, нежели воинственный. Однако чувствовалось, что за их спинами еще много таких же неуверенных, но вооруженных людишек.

Передовые некоторое время приглушенно переругивались, подталкивая друг друга локтями, и наконец один из них, самый решительный, сдавленно и несмело вякнул:

— Гаси упырицу!

Толпа у входа дрогнула, будто кто-то отпустил туго натянутую пружину, и с истеричным воем хлынула в притвор. У нее попросту сдали нервы, и теперь ее не могли удержать даже стены Алексеевского равелина печально знаменитой Петропавловки. Это был тот самый случай, когда страх настолько велик, что толкает на отчаянные зверства.

Ощетинившаяся вилами и кольями человеческая масса надвинулась на кадавра подобно грозовой туче. Однако по мере приближения к той, что еще совсем недавно была Мириам, а теперь стала непонятно кем, поступательное движение несколько замедлилось, а затем и вовсе приостановилось. И было от чего: за спиной «упырицы» один за одним вырастала целая армия. Армия мертвецов.

Полураспавшиеся остовы, сквозь реберные клети которых виден был свет от факелов, и вполне еще свежие покойники, принадлежность коих к иному миру выдавала лишь их мертвенная бледность, нестройной толпой двинулись на пришельцев, нарушивших их покой. Тут и там слышался звук лопающихся бечевок, которыми они были прихвачены к домовинам в районе груди, и все новые бойцы вливались в ряды армии мертвых.

— Хоссподи, спаси и помилуй люди твоя… — испуганно закрестились в толпе.

Казалось, живые вот-вот бросятся в бегство пред лицом мертвых. Но, как часто бывает, страх вновь подстегнул людей, и самый отчаянный из них с размаху всадил вилы прямо в оскаленный череп ковылявшего в авангарде остова. Голова мертвеца так и осталась висеть на зубьях, словно кочан капусты, а тело продолжило свое поступательное движение как ни в чем не бывало. А вот живых будто прорвало. Горланящим человеческим стадом бросились они на мертвяков. Жестокие удары посыпались на несчастные остовы, которым не было покоя и после смерти, будто из рога изобилия. Озверевшие живые метелили мертвых дубинками, цепами, дрекольем. Будто овес молотили: со всей дури, в мах! Под тяжелыми палками — много ли надо тому, кто уже мертв! — с треском ломались ребра. Вдребезги разлетались черепа. Удары следовали один за другим, дюжина за дюжиной, но кадавры принимали их со слепым равнодушием неодушевленных предметов. Селяне раз за разом с чавканьем впечатывали свои орудия в гнилую плоть. По всему притвору раздавался душераздирающий хруст костей. Грудные клетки разлетались в труху под крепкими ударами. Ребра и тазовые кости превращались в месиво из осколков. Требуха из вспоротых вилами животов перепачкала пол и стены. Ходячие мертвецы сделались похожими на куски кровавого ростбифа, нашпигованные мелким костяным дробом. Эти бесформенные, но все еще шевелившиеся сгустки плоти снопами падали на пол и вскоре погребли под собой тело девушки, распятое на кресте. Однако почти тотчас же вслед за этим она почувствовала, что крысиные путы на руках и ногах ослабли. Цепочки из грызунов распались, животные на глазах теряли витальную силу, превращаясь в вялые мокрые комочки шерсти. Освобожденная, с трудом сбросив с себя пару мертвых тел, кое-как выбралась из-под завала. И тотчас же ее затылочная кость хрустнула под сокрушительным ударом: в нее угодила крепкая крестьянская дубинка. Пейзан принял перепачканную в крови и требухе девушку за ожившую покойницу.

Когда сознание к ней вернулось, она обнаружила, что ее куда-то тащат. В стороне маячило зарево пожара — то догорал притвор с мертвецами. А над нею нависала тень огромной крысы с длинной хищной мордой. От тени той отчетливо наносило запахом хлорной извести. Девушка немного успокоилась: мортус! Этот род служителей Смерти был ей хорошо знаком — в холерных губерниях они встречались в великом множестве. В их обязанности входила главным образом уборка трупов людей, умерших от заразы. Мортус медленно поводил клювом и шелестел промасленным балахоном, в который был облачен в целях защиты от холерных вибрионов, словно ворон крыльями.

Девушка осторожно повела плечами и обнаружила, что на них накинута та самая скатерть из асбеста, что так изумила гера Вениамина. Казалось, это было тысячу лет назад. Очевидно, находясь в полубессознательном состоянии, девица завернулась в нее, чтобы спастись от бушующего пламени. В таком виде и извлек ее из-под завалов трупов молчаливый мортус.

— Ты куда меня волочишь? — спросила его она, с трудом разлепив спекшиеся губы. — Я живая!

Маска, которую изнутри обыкновенно набивали лекарственными травами, очищавшими вдыхаемый воздух от трупного смрада, немо повернулась на звук. На девушку уставились стеклянные кругляши, защищавшие глаза божедома, и в них блеснул отсвет пожара, словно адское пламя. Вдруг клюв с треском разошелся по швам, и из него хлынули крысы! Девушка пронзительно закричала, когда они густым потоком заскользили по ее полуобнаженному телу. Ей удалось сбросить с себя нескольких тварей, но тут другие вцепились в руки и принялись отгрызать пальцы. Затем крысы отгрызли ей нос, уши и соски маленьких, дерзко торчавших кверху грудей. Наконец несколько длинных скользких тел нырнуло ей в промежность, и она с ужасом ощутила, как они принялись выгрызать ее изнутри. Озаренный заревом пожара мир свернулся, словно пергаментный свиток, брошенный в огонь безжалостной рукой, и ее глаза навсегда запорошил черный пепел небытия.

Глава 9
Кровавый свет

Граф Аракчеев узнаёт чудовищную правду, далеко не сразу избавляется от дьявольского морока, застилавшего ему глаза, изобретает официальную версию событий, заметая подлинные следы произошедшего, а в конце совершает роковую ошибку.

На рассвете 10 сентября 1825 года от рождества Христова граф Аракчеев проснулся в своем роскошном особняке в Санкт-Петербурге с острым предчувствием беды. Сильно болела голова. Он позвал личного доктора Даллера. Тот пощупал пульс:

— Ваше сиятельство, вы нездоровы!

— Отчего же? — раздраженно поинтересовалось «сиятельство».