Книга Королевский убийца - Робин Хобб

– Видишь, Крысик? Он знает не больше своего дяди и деда, никто из них не знает, как позвать Элдерлинга.

– Скиллом, – быстро сказал я. Шут странно посмотрел на меня:

– Ты это знаешь?

– Подозреваю, что так.

– Почему?

– Не знаю. Теперь, когда я подумал... наверное, это не так. Король Вайздом совершил долгое путешествие, чтобы найти Элдерлингов. Если бы он просто мог воспользоваться Скиллом, почему он этого не сделал?

– Конечно. Но иногда в быстроте есть своя правда. Так что отгадай мне вот что, мальчик! Король жив. Также и принц. И у обоих есть Скилл. Но где те, кто учился вместе с королем, или те, кто учился до него? Как случилось, что количество владеющих Скиллом ничтожно мало в то самое время, когда они так остро необходимы?

– Мало кого учат Скиллу в мирные времена. Гален не считал нужным никого учить до последнего года своей жизни. А группа, которую он создал... – Я внезапно замолчал, и, хотя коридор был пуст, у меня отпало всякое желание говорить об этом. Я всегда держал при себе все, что Верити говорил мне о Скилле.

Шут неожиданно запрыгал кругами вокруг меня:

– Если туфля жмет, ее нельзя носить, кто бы ее ни сделал.

Я неохотно кивнул:

– Вот именно.

– А того, который сделал ее, нет. Грустно. Очень грустно. Гораздо более грустно, чем горячее мясо на столе и красное вино в твоем стакане. Но того, кого нет, тоже кто-то сделал.

– Солисити. Но ее тоже нет.

– О! Но Шрюд есть. И Верити тоже. Мне кажется, что если эти двое, которых она создала, еще дышат, должны быть и другие. Где они?

Я пожал плечами:

– Их нет. Стары. Мертвы. Я не знаю. – Я подавил нетерпение и попытался обдумать его вопрос. – Сестра короля Шрюда, Мерри, мать Августа. Возможно, что ее учили Скиллу, но она давно умерла. Отец Шрюда, король Баунти, был, по-моему, последним, у кого была группа. Но очень немного людей из этого поколения еще живы, – я прикусил язык. Верити как-то говорил мне, что Солисити учила Скиллу всех, в ком ей удавалось найти талант. Кто-нибудь из них, конечно, должен был остаться в живых. Они, вероятно, на десять лет или около того старше Верити.

– Слишком многие из них мертвы, если ты меня спрашиваешь. Я знаю. – Шут вмешался, чтобы ответить на мой невысказанный вопрос. Я тупо посмотрел на него. Он высунул мне язык и сделал несколько танцевальных па в сторону. Он вгляделся в свой скипетр, любовно пощекотал крысу под подбородком.

– Видишь, Крысик? Как я и говорил тебе. Никто из них не знает. Ни у кого из них не хватает ума спросить.

– Шут, ты когда-нибудь будешь говорить ясно? – вскипел я.

Он внезапно остановился, как будто его ударили. В середине пируэта он опустил пятки на пол и застыл как статуя.

– А что толку? – спросил он серьезно. – Стал бы ты слушать меня, если бы я пришел к тебе и говорил не загадками? Разве это заставило бы тебя остановиться, подумать и повертеть каждое слово, а потом поразмыслить над этим в своей комнате? Очень хорошо, тогда я попробую. Ты знаешь эти стихи: “Шесть мудрецов поехали в Джампи”? – Я кивнул, как обычно смущенный. – Прочитай их мне.

– “Шесть мудрецов поехали в Джампи, полезли на гору и не стали спускаться, превратились в камень и улетели...” – внезапно я забыл окончание старого детского стишка. – Я не помню всего. В любом случае это ерунда. Один из тех ритмических стишков, которые засели в голове, но ничего не значат.

– Конечно, именно поэтому они записаны среди стихов-знаний, – заключил шут.

– Этого я не знал! – возразил я. Внезапно я почувствовал раздражение. Мое терпение было на исходе. – Шут, ты опять начинаешь все сначала. Все, что ты говоришь, это загадки, и так всегда. Ты обещаешь говорить прямо, но твоя правда ускользает от меня.

– Загадки, дорогой Фитци-Фитц, предназначены для того, чтобы заставить людей думать. Чтобы найти новую правду в старых поговорках. Но пусть будет так... твои мозги ускользают от меня. Как я могу до них добраться? Может быть, если я приду к тебе темной ночью и спою под твоим окном:

О юный Фитци, сын греха,

Напрасно ль словом “чепуха”

Я назову твой скорбный труд,

Твой вечный бой и вечный зуд?

Он упал на одно колено и стал щипать несуществующие струны на своем скипетре. Он пел довольно сильно и даже хорошо. Мотив был позаимствован из популярной любовной баллады. Шут посмотрел на меня, театрально вздохнул, облизал губы и скорбно продолжал:

О Видящий, иль ты ослеп?

Зачем ваш гонор так нелеп?

Враг у ворот, войска бегут,

Меня же все подальше шлют!

Еще немного подождешь,

Совсем костей не соберешь!

Проходящая служанка остановилась и озадаченно прислушивалась к пению шута. Паж подошел к дверям одной комнаты и выглядывал оттуда, широко ухмыляясь. Краска медленно заливала мои щеки, но выражение лица шута было одновременно нежным и пылким, когда он смотрел на меня. Я попытался осторожно уйти от него, но он пополз за мной на коленях, хватаясь за мой рукав. Я был вынужден остановиться, чтобы не оказаться вовлеченным в дурацкую борьбу. Я стоял, чувствуя себя ужасно глупо. Он расплылся в улыбке. Паж захихикал, а дальше по коридору я услышал восторженный гул голосов. Я отказывался поднять глаза, чтобы увидеть, кто так наслаждается моим замешательством. Шут послал мне воздушный поцелуй, дал своему голосу опуститься до доверительного шепота и снова запел:

Ты очень юн и очень мил,

Зови на помощь славный Скилл,

Ищи ученых стариков,

И не пугайся страшных слов.

Еще не все предрешено,

И не соткали полотно.

Спаси скорей свою страну,

Не дай земле пойти ко дну –

Так на коленях молит шут.

Мой юный Фитц, тебя все ждут,

Одна надежда на тебя,

Не обмани ее, скорбя!

Он помолчал, потом спел громко и весело:

А коль забудешь мой наказ,

Прими последний реверанс,

Ликуй и посмотри на то,

Чего не видывал никто.

Он внезапно отпустил мой рукав, кувыркнулся от меня в сторону, сделав сальто и каким-то образом предъявив мне при этом собственный голый зад. Он был ошеломляюще белым, и я не мог скрыть ни своего изумления, ни обиды. Шут встал на ноги, уже одетый подобающим образом, и Крысик на его скипетре весьма скромно поклонился всем, кто остановился, чтобы посмотреть на мое унижение. Раздался общий хохот и гром аплодисментов. Его представление лишило меня дара речи. Я отвернулся и попытался пройти мимо него, но шут, с поклоном, снова преградил мне дорогу. Внезапно он принял серьезный вид и обратился ко всем, кто еще ухмылялся: