Книга Дар из глубины веков - Дмитрий Агалаков

– Это крайне интересно, Юрий Петрович, – сказал пожилой ученый. К тому времени Вергуну было уже под семьдесят, но живость натуры сглаживала его почтенный возраст. Панславист Вергун родился в 1871 году, под Львовом, а значит, на задворках Австро-Венгерской империи. И ему, галицко-русскому человеку, приходилось всю молодость терпеть немецкий гнет и презрение. Ведь немцы, а также их подпевалы австрийцы и даже отчасти венгры, австрийские холопы, презирали украинцев, считали их людьми второго сорта. Именно ему докириллическая грамота должна была показаться особенно интересной!

Все так и случилось, и Вергун сказал:

– Я буквально завтра уплываю в Штаты на конференцию, у меня уже билет, а потом вновь буду в Европе. Ваша находка чрезвычайно интересная. Но этим надо заниматься, надо все увидеть в полном объеме и располагать временем, – он запустил пятерню в седую профессорскую бородку. – Вы мне можете что-то дать с собой?

Великие сомнения обуревали Миролюбова.

– Но у меня только один экземпляр, мне самому нужно время, чтобы сделать копии. Это месяцы работы. Ведь я даже не закончил переписывать все таблички.

– Хорошо, не буду ставить вас в неловкое положение, будто бы я выманиваю у вас ваше сокровище. Сделайте копии, я через полгода вновь буду в Европе, вот тогда встретимся и поговорим.

На том они и порешили. А заканчивалось лето 1939 года, и до начала Второй мировой войны оставались считаные дни. До Миролюбова станут доходить письма от Вергуна, он будет просить прислать ему часть рукописей, но общаться через океан во время войны, тем более что-то пересылать, когда корабли станут сотнями идти ко дну, было просто невозможно.

Но был в Брюсселе еще один знаменитый профессор. Миролюбов хорошо знал о его существовании, но обращаться к нему до срока не решался. Звали его Александр Арнольдович Экк. Но можно ли ему было доверять в полной мере? В 1940 году Экку исполнилось шестьдесят четыре года. Да, он был профессором истории и славянской филологии, но в молодости являлся членом партии РСДРП большевиков да к тому же отделения Бунда. Так был ли он предан душой славянскому делу? Вряд ли! Так считал Миролюбов. И хотя в 1934 году в Брюссельском университете для него создали целую кафедру русской истории, что-то смущало в этой фигуре Юрия Петровича. Этот человек, несомненно, был отличным специалистом в своем деле, он много лет посвятил изучению «Слова о полку Игореве», но будет ли он рад открытию куда более ранней Руси? Ее языка! Культуры. Такому может обрадоваться только истинный патриот русского дела! Из этого корня выросший. Остальные будут радеть за академическую традицию, а ее корни известно где! Когда Юрий Петрович Миролюбов направил в конверте Александру Экку несколько скопированных надписей, тот уже заведовал Славянским отделением Института восточной и славянской истории и филологии. Экк ответил энтузиасту. Он просил передать таблички для рассмотрения в университет. А что еще мог предложить занятой профессор? Но «дощьки» принадлежали Изенбеку, и тот, понятное дело, наотрез отказался.

– Мы их потом не увидим, – очень серьезно сказал он.

Но и Миролюбова что-то останавливало. Предчувствие чего-то недоброго…

– Может быть, ты и прав, Федор, – говорил он в мастерской Изенбека. – Одно дело поручить знакомым людям, самому участвовать в процессе, и совсем другое – взять и отдать кому-то. Тем более, что Экк – историк-немец, а они, немцы, натворили много бед в русской истории. Миллер, Шлецер и Байер с соизволения немки Екатерины обрубили историю Руси на крещении. А до крещения, как писал Нестор, русичи в землянках жили! А Гардарика – Страна городов? Викинги тогда пиратами были! А чтобы появилась эта Гардарика – от Северной Руси до Новгорода – сколько столетий должно было пройти? Профессор Экк об этом и слушать не захочет! Да никто из норманистов не захочет. Ведь тогда им всю историю придется пересматривать. Вот был бы славянофил-профессор, тогда бы!

Но часть листов Миролюбов все-таки решился послать Экку. На авось. А вдруг случится чудо? Но чуда не случилось. Изенбек и Миролюбов оказались правы.

Экк просмотрел с пяток листов в своем просторном университетском кабинете, пригладил холеную седую бороду. И вызвал к себе одного из своих самых способных ассистентов.

– Марк, – сказал он, – тут один чудак мне принес якобы древние письмена славянских жрецов чуть ли не допотопной эпохи. Это любопытно и… очень странно. Признаюсь, я не встречал прежде такого языка. Чего в нем только не намешано! У меня нет времени разбираться с этими чудачествами, но вам взглянуть стоит. Считайте, это практическое задание. Вот адрес этого Миролюбова, – он протянул через стол лист бумаги: – Познакомьтесь с ним. Может быть, этот чудак сам нарисовал эти письмена? Мы не знаем. Будет возможность, ознакомьтесь с табличками, которые он скрывает от мира. Скажите ему, наконец, что, не увидев оригинала, мы и говорить с ним не станем. Пусть поймет это.

Ассистентом профессора был Марк Пфейфер из обрусевшего немецкого рода. Остроносый, с холодными серыми глазами и тонкими усиками. Пфейфер нравился профессору за немецкую исполнительность и точность. На такого человека можно было положиться. Пфейфер выслушал патрона, кивнул и отправился выполнять задание.

И уже скоро они разговаривали в кабинете Миролюбова на Брюгманн-авеню, 510. Миловидная жена Миролюбова Жанна подливала чай собеседникам, а гость думал: и что же она нашла в этом уже немолодом чудаке-эмигранте? В этом доморощенном филологе, который носится с какими-то надписями, которых, может быть, и не существует вовсе?

– А скажите, Юрий Петрович, этот ваш владелец, он не мог сам написать эти таблички? – спросил Пфейфер. – Он же вроде как художник, имеет навык?

– Федор Артурович?! – воскликнул Миролюбов. – Что вы! Он не знал, что с ними делать! Никому их не показывал. И мне открылся не сразу…

– Очень любопытно, – кивнул гость, – очень… Вот какое дело, мой патрон господин Экк поставил условие: мы должны взглянуть на эти таблички. Иначе разговора не получится. Вы должны понять нас правильно. Александр Арнольдович будет заниматься этим делом только в том случае, если увидит оригинал. Или если его увижу я. Повторяю, вы должны нас понять…

Миролюбов кивнул:

– Я вас понимаю очень хорошо. Правда! Я бы и сам не стал верить кому-то на слово. Но для этого я должен переговорить с хозяином «дощек». А вы пока посмотрите на эти списки, внимательно посмотрите…

И вновь Юрий Петрович получил все тот же ответ: да, если предположить, что они имеют дело с подлинниками, то вполне можно сказать, что эти надписи докириллической грамоты. Что они носят в себе следы готики, рун, черт и резов, санскрита и много чего еще.

И теперь все дело за подлинниками…

Через пару дней Марк Пфейфер переступил порог мастерской Изенбека. Миролюбову стоило огромного труда упросить товарища показать «дощьки». Наконец, сказал он, если их не показать ученым, зачем тогда весь их труд? Зачем Изенбек возил этот мешок по странам, а он, Юрий Миролюбов, семь лет переводил их? И еще столько же ждал, когда они кому-то понадобятся? Зачем все это было? И художник вдруг согласился.