Быть или не быть — вот в чем вопрос! Что доблестнее для души: сносить Удары оскорбительной судьбы Или вооружиться против моря зол И победить его, исчерпав разом? Умереть — уснуть, не больше, и окончить сном Страданья сердца, тысячи мучений — Наследство тела. Как не пожелать Такого окончанья!.. Умереть, уснуть… Уснуть — быть может, грезить? Вот и затрудненье! Да, в этом смертном сне какие сновиденья Нам будут, когда буря жизни пролетит? Вот остановка, вот для чего хотим мы Влачиться лучше в долгой жизни… И кто бы перенес обиды, злобу света, Тиранов гордость, сильных оскорбленья, Любви отверженной тоску, тщету законов, Судей бесстыдство и презренье это Заслуги терпеливой за деянье чести, Когда покоем подарить нас может Один удар! И кто понес бы это иго С проклятием, слезами тяжкой жизни… Но страх: что будет там? Там, В той безвестной стороне, откуда Нет пришельцев… Трепещет воля И тяжко заставляет нас страдать, Но не бежать к тому, что так безвестно. Ужасное созданье робкой думы! И яркий цвет могучего решенья Бледнеет перед мраком размышленья, И смелость быстрого порыва гибнет, И мысль не переходит в дело… Тише! Милая Офелия! О нимфа! Помяни грехи мои в молитвах!
Н. Кетчер.
«Быть или не быть! Вопрос в том, что благороднее: сносить ли пращи и стрелы злобствующей судьбины или восстать против моря бедствий и, сопротивляясь, покончить их. Умереть — заснуть — не больше; и зная, что сном этим мы кончаем все скорби, тысячи естественных, унаследованных телом противностей — конец желаннейший. Умереть, заснуть, — заснуть! Но, может быть, и сны видеть? Вот препона; какие могут быть сновиденья в этом смертном сне, за тем, как стряхнем с себя земные тревоги, — вот что останавливает нас. Вот что делает бедствия так долговечными, иначе кто же стал бы сносить бичевание, издевки современности, гнет властолюбцев, обиды горделивых, муки любви отвергнутой, законов бездействие, судов своевольство, ляганье, которым терпеливое достоинство угощается недостойными, когда сам одним ударом кинжала может от всего этого избавиться? Кто, крехтя и потея, нес бы бремя тягостной жизни, если бы страх чего-то по смерти, безвестная страна, из-за пределов которой не возвращался еще ни один из странников, не смущали воли, не заставляли скорей вносить удручающие нас бедствия, чем бежать к другим, неведомым? Так всех нас совесть делает трусами; так блекнет естественный румянец решимости от тусклого напора размышленья, и замыслы великой важности совращаются с пути, утрачивают название деяний.
А, Офелия! О, нимфа, помяни меня в своих молитвах».
А. Кронберг
Быть иль не быть? Вот в чем вопрос. Что благороднее: сносить ли гром и стрелы Враждующей судьбы, или восстать На море бед и кончить их борьбою? Окончить жизнь — уснуть, Не более! И знать, что этот сон Окончит грусть и тысячи ударов — Удел живых. Такой конец достоин Желаний жарких. Умереть? Уснуть? Но если сон виденья посетят? Что за мечты на смертный сон слетят, Когда стряхнем мы суету земную? Вот что дальнейший заграждает путь! Вот отчего беда так долговечна! Кто снес бы бич и посмеянье века, Бессилье прав, тиранов притесненье, Обиды гордого, забытую любовь, Презренных душ презрение к заслугам, Когда бы мог нас подарить покоем Один удар? Кто нес бы бремя жизни, Кто гнулся бы под тяжестью трудов? Да, только страх чего-то после смерти — Страна безвестная, откуда путник Не возвращался к нам, — смущает волю, И мы скорей снесем земное горе, Чем убежим к безвестности за гробом. Так всех нас совесть обращает в трусов, Так блекнет в нас румянец сильной воли, Когда начнем мы размышлять: слабеет Живой полет отважных предприятий И робкий путь склоняет прочь от цели. Офелия! о, нимфа! помяни Мои грехи в твоей святой молитве!
А. Соколовский
Жить иль не жить — вот в чем вопрос! Честнее ль безропотно сносить удары стрел Враждебной нам судьбы, иль кончить разом С безбрежным морем горестей и бед, Восстав на все? Окончить жизнь — уснуть! Не более! Когда ж при этом вспомнить, Что с этим сном навеки отлетят И сердца боль, и горькие обиды — Наследье нашей плоти — то не вправе ль Мы все желать подобного конца? Окончить жизнь — уснуть!.. Уснуть? А если При этом видеть сны?.. Вот остановка! Какого рода сны тревожить будут Нас в смертном сне, когда мы совлечем С себя покрышку плоти? Вот, что может Связать решимость в нас, заставя вечно Терпеть и зло, и бедственную жизнь!.. Кто стал бы в самом деле выносить Безропотно обиды, притесненья, Ряд горьких мук обманутой любви, Стыд бедности, неправду власти, чванство И гордость знатных родом — словом, все, Что суждено достоинству терпеть От низости — когда бы каждый мог Найти покой при помощи удара Короткого ножа? Кто стал влачить бы В поту лица томительную жизнь, Когда бы страх пред тою непонятной Неведомой страной, откуда нет И не было возврата, не держал В оковах нашей воли и не делал Того, что мы скорей сносить готовы Позор и зло, в которых родились, Чем ринуться в погоню за безвестным?.. Всех трусами нас сделала боязнь! Решимости роскошный цвет бледнеет Под гнетом размышленья! Наши все Прекраснейшие замыслы, встречаясь С ужасной этой мыслью, отступают, Теряя имя дел! Но тише! Вот Офелия! О нимфа! Помяни Меня, прошу, в святых твоих молитвах!
К.Р.
Быть или не быть? Вот в чем вопрос. Что выше: Сносить в душе с терпением удары Пращей и стрел судьбы жестокой или, Вооружившись против моря бедствий, Борьбой покончить с ними? Умереть — уснуть, Не более; и знать, что этим сном покончишь С сердечною мукою и с тысячью терзаний, Которым плоть обречена, — о, вот исход Многожеланный! Умереть, уснуть; — Уснуть! И видеть сны, быть может? Вот оно! Какие сны в дремоте смертной снятся, Лишь тленную стряхнем мы оболочку, — вот что Удерживает нас. И этот довод — Причина долговечности страданий. Кто б стал терпеть судьбы насмешки и обиды, Гнет притеснителей, кичливость гордецов, Любви отвергнутой терзание, законов Медлительность, властей бесстыдство и презренье Ничтожества к заслуге терпеливой, Когда бы сам все счеты мог покончить Каким-нибудь ножом? Кто б снес такое бремя, Стеная, весь в поту под тяготою жизни, Когда бы страх чего-то после смерти, В неведомой стране, откуда ни единый Не возвращался путник, воли не смущал, Внушая нам скорей испытанные беды Сносить, чем к неизведанным бежать? И вот Как совесть делает из всех нас трусов; Вот как решимости природный цвет Под краской мысли чахнет и бледнеет, И предприятья важности великой, От этих дум теченье изменив, Теряют и названье дел. Но тише! Прелестная Офелия! О нимфа! Грехи мои в молитвах помяни!
«Гамлет» в переводе Константина Константиновича впервые был поставлен измайловскими офицерами и приглашенными артистами на театральной сцене Измайловского полка. Великий князь, исполнявший роль принца Гамлета, от радости игры и похвал зрителей ходил «в чаду приятных волнений» (15 января 1899 г.). Месяц спустя три спектакля дали на домашней сцене Мраморного дворца. На последнем присутствовал Николай II, остался доволен игрой дяди и предложил будущей зимой поставить «Гамлета» в императорском домашнем Эрмитажном театре, что и было осуществлено.
