Книга Австро-прусская война. 1866 год - Михаил Драгомиров

Некоторые упрекают пруссаков за риск направления их армий к позиции неприятеля с таких расстояний, на которых не было возможности сохранить между ними связь и, следовательно, единство распоряжений и действий. Этот упрек едва ли можно признать справедливым: во-первых, австрийская армия была нравственно подорвана, между тем как прусская в этом отношении не оставляла желать ничего более, благодаря предшествовавшим удачам: во-вторых, нет большего риска в подобном направлении сил, когда убежден, что войско проникнуто безусловною исполнительностью и устремляется по указанному направлению, несмотря ни на какие препятствия, с идеальным совершенством пули или гранаты, останавливаемых тем только, что действительно, а не воображаемо, может их остановить: в-третьих, пруссаки знали традиционную пассивность австрийских войск, недостаток предприимчивости, им присущий: при этом условии, с какого бы дальнего расстояния вы ни стали сосредоточивать свои войска к позиции противника, должна прийти наконец минута, когда вы его охватите. Заблаговременно сосредоточивать свои массы против подобного противника значит даром терять время, принимая те предосторожности, которые теория советует только против неприятеля, способного наступательными возвратами нарушить расчет марша.

Есть другой упрек, по моему мнению, более состоятельный, который можно сделать пруссакам: упрек в том, что преследование в день боя не было поведено так далеко, как это можно и должно было сделать. Разбитую армию гонит ее собственное мнение, а не вооруженная сила. Пруссаки забыли, что Блюхер гнал после Ватерлоо французов почти одними барабанщиками и трубачами; забыли также и то, что «в необыкновенные дни нужно уметь делать и необыкновенные усилия».

Со стороны австрийцев обращают внимание: недостаток упорства в войсках, обнаруженный множеством пленных; истощение от недостатка продовольствия, игольная паника, полный сумбур в распоряжениях, подтверждаемый и тем, что к стороне армии кронпринца не было выслано не только авангардов, которые могли бы ее задержать, несколько кавалерийских частей, которые могли бы о ней своевременно донести, но даже не были попорчены переправы. Управления общим ходом боя не было: Бенедек, выехавший в первый раз после начала кампании в дело, остался в нем тем, чем был — хорошим корпусным командиром. И в этом смысле он достиг цели: на том пункте, на котором распоряжался, т.е. у Липы, он действительно удержал пруссаков. Говорят, что, с постепенным ослаблением расположения у Хлума, Рамминг три раза предлагал двинуть туда свой корпус, но не получил на это разрешения; говорят также, что Эдельсгейму положительно было запрещено предпринимать что-либо без приказания. Австрийская армия под Кениггрецом. представляла тело без души: при таком положении последствия могли быть только более или менее несчастны, но счастливыми никогда не могли выйти.

В заключение этого бледного описания дня, столь многострадального для австрийцев и весть о котором как громом поразила всю западную Европу, считаем необходимым сказать несколько слов о диспозиции. Что она показывает неясное сознание относительной важности пунктов позиции, это уже объяснено. Другая особенность ее не менее поучительна в отрицательном смысле. Разумею параграф, назначающий путь отступления через Голиц на Гогенмаут. Не говоря уже о том, что не совсем удобно говорить об отступлении в документе, который делается известным частным начальникам, по крайней мере до полковых командиров включительно, в этом § поражает и другое обстоятельство: для указания пути отступления выбран пункт, находящийся не ближе, как верстах в 17 за Кениггрецом, по ту сторону Эльбы. Спрашивается: кому могло быть полезно подобное указание? С равным основанием и пользой можно бы было указать и Ольмюц. При расположении на позиции массы по меньшей мере в 180 000 человек, важно знать не общее направление отступления, а те пути, по которым каждому корпусу непосредственно следует отступать с позиции, в случае неудачи. Частным начальникам нечего и знать этих направлений: довольно, если бы знали их корпусные командиры, ибо и то уже слава Богу, если бы можно было найти отдельный путь для движения каждому из восьми корпусов. Таким образом, пункт об отступлении, внесенный в диспозицию и сочиненный в подобном духе, принес более вреда, чем пользы: на тех, кого ему и знать не следовало, он мог подействовать только как дурное предзнаменование; а тем, кто его должен был знать, он не дал никакого полезного указания. К этому еще нужно прибавить, что даже и сделанные распоряжения не исполнялись как следует, так обоз кавалерийского резерва оставался еще на поле сражения с началом его, запрудил переправы и немало способствовал увеличению бедствий отступления.

IX.

ОТ КЕНИГГРЕЦА ДО ВЕНЫ

Кениггрецский погром произвел в западной Европе впечатление тем более сильное, чем меньше его ожидали. Первым удачам пруссаков плохо верили, благодаря австрийским и южно-германским газетам, расписывавшим на все лады подвиги армий Бенедека. Да и трудно было верить, приняв в расчет разницу в боевой опытности противников. По одному из тех странных противоречий, которые ум человеческий вмещает в себе непостижимым образом, даже самые преданные адепты мирно-военной рутины, столь отстаиваемой в спокойное время, не надеялись, чтобы прусская армия, которая кроме этой рутины, по-видимому, ничего не имела, могла одолеть австрийскую армию, имевшую недавний боевой опыт, хотя и не совсем счастливый, но основательный (1859). На то же, что прусская мирная рутина не очень была далека от требований боя[116], что между прусскими военачальниками нашлись люди настолько сильные, что даже и без боевой практики легко стали на точку боевой логики и сразу покончили со всем тем, что в прусских порядках было для боя непригодного; на то, наконец, что у пруссаков недостатка в деньгах[117] не было, — на все это как-то не обратили внимания.

Первым последствием поражения было то, что Австрия отказывалась наконец от Венецианской области в пользу императора Наполеона. Этим дипломатическим маневром, вероятно, думали достигнуть двух целей: обеспечить себе и посредничество Наполеона в переговорах о мире, и влияние его на Италию в том смысле, чтобы побудить ее отказаться от союза с Пруссией.

Вместе с тем в Вене были приняты меры, показывавшие, что там и не думали о прекращении борьбы, следовательно, не имели еще ясного понятия о состоянии северной армии. Министр финансов уполномочен был выпустить ассигнаций на 200 000 000 гульденов; 7 июля к венграм обратились с манифестом, выражавшим уверенность, что они, вследствие старинной преданности (?), поспешат добровольно стать под знамена для защиты своего отечества, угрожаемого опасностью. 10-го, подобный же манифест был адресован и к прочим народностям, входящим в состав австрийского государства.

Но эти меры, за исключением первой, не имели ожидаемого успеха. Император Наполеон действительно принял посредничество; но оно не подействовало на первых порах так, как, может быть, рассчитывали. Предложение, сделанное Виктору-Эммануилу со стороны императора французов о прекращении войны, по обсуждении в совете министров, привело к решению продолжать войну, как будто не произошло никакой перемены в отношениях между Австрией и Италией. Венгры вяло отозвались на призыв и вместе с тем отвечали на него просьбой об утверждении оснований, определяющих отношения их к габсбургскому дому; не менее вяло отозвались на призыв и прочие народности.