Книга Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции - Глеб Сташков

«Нечто» – это вопрос о власти. «Все “реформы” Прогрессивного блока в сущности для мирного времени… Кого интересует сейчас “волостное земство”? Все это пустяки. Единственное, что важно: кто будет правительством?»[333]

Блок требовал «правительства доверия», т. е. кабинета, который опирался бы на большинство Думы. Это нужно запомнить. Отныне именно вокруг «министерства доверия» будут ломаться копья вплоть до марта 17-го.

Министры (опять же за исключением Горемыкина) попытались столковаться с Думой. Сойтись на «правительстве доверия», разумеется, не удалось. Здесь министрам ничего не светило, поскольку доверием общественности они-то в первую очередь и не пользовались. А если и пользовались, как, скажем, министр иностранных дел Сазонов или военный министр Поливанов, то все равно не годились, потому что на их посты уже присмотрели для себя лидеры оппозиции Милюков и Гучков.

Сошлись на другом: нельзя допустить, чтобы Николай II стал верховным главнокомандующим. Так, «при посредстве Родзянки, который шумел и волновался, поехал убеждать Николая отменить свое решение и, конечно, не убедил, а только рассердил его, – была втянута в этот безнадежный конфликт и Дума»[334].

А 21 августа восемь министров подписали коллективное письмо царю, выражая несогласие с его решением принять на себя верховное командование и невозможность для себя работать под председательством Горемыкина. Коллективный ультиматум со стороны министров – случай неслыханный в российской истории. Даже интересно, сколько прожили бы наркомы, решись они объявить товарищу Сталину о своем несогласии с тем, что он назначил себя верховным главнокомандующим.

На этот раз Николай II проявил удивительную твердость. 22 августа он как ни в чем не бывало отбыл в Ставку, а на следующий день объявил о вступлении в должность верховного главнокомандующего. Еще через 10 дней царь закрыл заседания Думы. Общественность негодовала, но страна и армия встретили эти известия совершенно спокойно.

Разумеется, история с отрешением великого князя от должности вызвала бурную реакцию среди членов императорского дома. Причем довольно неожиданную. Личные отношения явно брали верх над соображениями идейно-политического толка.

Для Марии Федоровны все, что исходит от невестки, – плохо. «Злой дух Г[ригория] возвратился, – записывает она в дневнике 8 августа, – и Аликс желала, чтобы Ники принял участие в командовании вместо Николая. Она психически ненормальная, если она действительно думает об этом!» 12 августа царь лично сообщает ей о своем решении. «От этого сообщения я почувствовала себя так плохо, что меня чуть не хватил удар. Я высказала ему свое мнение, умоляя не делать этого, настаивала на том, что необходимо бороться с этим ошибочным заблуждением и особенно сейчас, когда наше положение на фронтах так серьезно. Я добавила, что если он это сделает, то все увидят, что это приказ Распутина. Мне показалось, что это произвело на него впечатление, так как он сильно покраснел»[335].

Можно не сомневаться, что слова матери произвели на царя впечатление. Правда, совершенно обратное. Трудно придумать для Николая II большее оскорбление, чем сказать, что он может действовать по приказу Распутина. Уязвленное самолюбие тут же подсказывало, что нужно доказать: никто не имеет на него влияния – ни Распутин, ни министры, ни мать. Как он решил, так и сделает.

Поражает слишком уж эмоциональная реакция Марии Федоровны. Ясно, что под чьим-то влиянием находился не столько Николай II, сколько она сама. Если брать родню, то против невестки в эти годы ее обычно накручивал великий князь Николай Михайлович. В данном случае это было исключено. Возможно, сыграл свою роль принц Александр Ольденбургский, который «катался по полу» (в подлиннике по-английски – «he rolled on the floor») и «молил ее уговорить Ники не ехать в армию», поскольку «предвидит ужасные последствия вплоть до народных волнений включительно»[336]. Александр Ольденбургский – родной дядя Николая Николаевича, так что, по сути, ничего удивительного в его реакции нет. Несколько смущает, конечно, форма – «кататься по полу». Особенно если учесть, что принц-то был не очень молод – на восьмом десятке. Действительно странно, что Марию Федоровну в итоге не хватил удар.

Был еще один член императорского дома, который храбро бросился на защиту Николая Николаевича – великий князь Дмитрий Павлович, сын Павла Александровича от первого брака. Он воспитывался в доме своего дяди и опекуна Сергея Александровича. Воспитывался в строгости.

Дядя Серж «вникал в малейшие детали нашей повседневной жизни». «Его любовь к нам, – вспоминает Мария Павловна, сестра Дмитрия, – его желание помочь нельзя было отрицать». Но «все его трогательные усилия» оказывали действие, «абсолютно противоположное ожидаемому». А тетя Элла – жена Сергея Александровича – и вовсе «была резка и несправедлива» к Марии и Дмитрию, поскольку ревновала их к мужу.

Отношения в семье были далеки от идеала. Показательно, как Дмитрий отреагировал на убийство Сергея Александровича. «Как ты думаешь, – спросил он сестру, – будем ли мы… счастливее?»[337] Не знаю, стал ли великий князь счастливее, но после гибели Сергея Александровича он большую часть времени проводит уже с семьей Николая II.

А вырвавшись на волю, Дмитрий Павлович превратился в молодого повесу – пьянки, рестораны, цыгане, – весь джентльменский набор молодого великого князя. Правда, он еще и спортсмен. И даже участник Стокгольмской олимпиады 1912 года, где занял девятое место в индивидуальном и пятое место в командном конкурсе.

Репутацию Дмитрия Павловича сильно портила дружба с молодым Феликсом Юсуповым, который был известен своими гомосексуальными наклонностями. Как, впрочем, и опекун Дмитрия дядя Серж. Естественно, подозрения падали и на самого Дмитрия Павловича, что, кстати, стало препятствием для его брака с дочерью Николая II Ольгой. Помолвку расстроил Распутин, публично обвинивший великого князя в гомосексуализме. Дмитрий Павлович найдет способ рассчитаться.

Надо сказать, неудачное сватовство не охладило отношений великого князя с царским семейством. Пожалуй, из всех великих князей Дмитрий – единственный, кто был по-человечески близок Николаю II. Царь закрывал глаза на все проделки своего кузена, который по возрасту годился ему в сыновья. Николая забавлял его невзыскательный казарменный юморок. Великий князь мог закончить письмо к императору следующим образом: «Твой всем сердцем и душою и телом, конечно, кроме жопы, преданный Дмитрий». Никто другой не смел себе такого позволить.