Книга Айседора Дункан - Морис Левер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не без труда удается найти врача-акушера. Он приходит как раз вовремя и принимает ребенка, после чего срочно исчезает, оставив на месте медсестру. Айседора, без ума от радости, может наконец прижать к груди мальчика. Но… что это?
— Ребенок странно себя ведет, — испуганно говорит она. — Смотрите, Мэри: он неподвижен… Ему трудно дышать.
Позвали медсестру:
— Легкие не расширяются. Нужен кислород.
Найти кислород вдали от больниц, в такой день!.. Звонят Зингеру, тот ставит на ноги весь Париж. Когда, менее чем через час, он приезжает с кислородом и врачом, уже поздно.
Сидя у окна, закрыв глаза, Айседора баюкает мертвого младенца. А вдали слышится пение марширующих новобранцев:
Для Айседоры настали мрачные времена, такие же трагичные, как после гибели Дирдрэ и Патрика. Она все чаще вспоминает предупреждение Дузе: «Не ищите больше счастья… Никогда не испытывайте судьбу». Нельзя сказать, что она искренне верит в предсказания итальянской актрисы. Но ей легче смириться с неумолимой фатальностью, чем с произволом абсурда.
Что теперь делать? По сравнению с войной, с ее жертвами и страданиями горе Айседоры — капля в море. Что такое смерть новорожденного, когда столько семей оплакивают гибель сына, брата или мужа? Что такое горе одной матери по сравнению со страданиями всего народа? Имеет ли она право стенать, когда миллионы людей каждый день рискуют жизнью?
Она кусает себе губы, чтобы не крикнуть: «Какое мне дело до вашей войны! Не я ее развязала! Всю жизнь я выступала за мир и любовь, призывала к ним своим искусством. Так что дайте мне оплакать мое дитя». С каждым днем она чувствует себя все более чужой среди народа, охваченного страхом и безразличного ко всему, что не касается войны.
Она понимает, что ей нечего больше делать в этом городе, думающем только о том, что происходит там, на фронте. Искусство? Танец? Какое значение они имеют сегодня? Они так же ничтожны и бесполезны, как музыка, поэзия, литература. И даже больше того: заниматься ими сегодня — измена, ибо все, что не служит священной защите матери-родины, направлено против нее. А ей приходится сдерживаться, чтобы не крикнуть: «Искусство важнее, чем отечество! Важнее самой жизни!»
К счастью, ее ученицы, среди которых пять или шесть немок, в безопасном месте. Еще во время летних каникул, в начале июля, Зингер пригласил их в Девоншир. А она, сразу после объявления всеобщей мобилизации, решила отдать свой дом в Бельвю французскому правительству, чтобы там организовали военный госпиталь, — единственный способ сделать полезное дело.
За три первые недели войны немецкие войска захватили Бельгию. К 23 августа они прорывают оборону у Шарлеруа, а на следующий день вынуждают англичан оставить Монс. Дорога на столицу открыта. За следующие двенадцать дней немцы продвигаются почти на двести двадцать километров из двухсот семидесяти, отделяющих Париж от границы. Конечно, населению не сообщают всего масштаба бедствия. Впрочем, некоторые замечают, что «поражения» немцев, празднуемые во французской прессе, происходят все ближе к столице. Но вот в коммюнике от 28-го сообщается, что «наша линия обороны простирается от берегов Соммы до Вогезов», и этим приподнимается завеса маскировки. Уже не могут скрыть, что Парижу угрожает опасность. 29-го в столице слышна далекая канонада.
А 30 августа, в двенадцать тридцать пять, шум мотора в небе столицы заставляет всех поднять головы — это аэроплан «Таубе»[37], напоминающий птицу. Он сбрасывает пять бомб на улицу Реколе и набережную Вальми. Там они причинили небольшой ущерб, а вот на улице Винегрие убило старушку (об этом не сообщалось в прессе). Был сброшен также мешок с песком с привязанной к нему запиской: «Германская армия у ворот Парижа. Сдавайтесь. Лейтенант фон Хайдсен». Мальчишки подобрали записку и отдали полицейскому, а тот составил рапорт «по поводу мусора, брошенного с аэроплана неизвестным лицом на проезжую часть в нарушение распоряжения господина префекта».
2 сентября немцы вошли в Санлис, что в тридцати восьми километрах от Парижа. Начинается паническое бегство. В ту же ночь правительство эвакуируется в Бордо. Генерал Гальени обещает оборонять столицу «до конца», но тысячи французов уже наводнили все дороги, покидая обреченный город. Айседора едет в Довиль[38].
За неделю перед этим штабные офицеры предложили ей осмотреть госпиталь, оборудованный в Бельвю. Ужасное зрелище! В зале для показа танцев выстроены больничные койки, и над каждой — черный крест с распятием. Обивка и барельефы с нимфами и вакханками ободраны. В библиотеке оборудована операционная. Храм искусства превращен в живодерню. Докторам в длинных белых халатах с окровавленными передниками помогают сестры милосердия в накрахмаленных чепцах и медицинские сестры в косынках с красным крестом; санитары в военной форме носят туда-сюда носилки, покрытые серыми одеялами, из-под них доносятся стоны.
— Это ужасно! — говорит Айседора. — Можете называть меня эгоисткой, но я не могу смириться с этим. Не могу выносить идиотскую пропаганду. И лживую прессу. Эта война невыносима. Сколько жертв!.. И чего ради? Поистине люди слишком глупы! Хочется кричать и выть.
В автомобиле Мэри пытается ее успокоить.
— Совершенно с вами согласна. Но стоит ли возмущаться? Мы ничего не можем поделать. Надо, несмотря ни на что, попытаться прийти в себя, вернуться к вечным ценностям, которые вам принадлежат: искусство, танец…
— И любовь, Мэри, любовь… Пусть обвиняют меня в чем угодно, в дезертирстве или измене, но ни в коем случае, никогда нельзя забывать о любви. Даже сейчас. И именно сейчас… Кстати, что слышно о наших девочках, как они там?
— О них не беспокойтесь. В Англии они в безопасности, не то что здесь. Особенно немки…
— Вы правы как всегда. И все же мне очень хотелось бы повидать их. Теперь они — единственные мои дети…
Через несколько дней, 3 сентября, их «панар-левассор» подъезжает к нормандскому побережью, спокойно преодолевая посты, расставленные по всей территории страны. Видя в документе имя Айседоры Дункан, офицеры галантно отдают честь и пропускают машину. В Довиль приехали вечером.
Казино в Довиле превращено в госпиталь. Сразу по приезде Айседора и Мэри нанялись туда сиделками. Из просторных салонов вынесли столы с зеленым сукном и вместо них расставили походные кровати. Сотни раненых в битве на Марне расположились на них. У большинства легкие ранения, они беседуют, едят, гуляют в парке, играют в карты. Айседора сняла меблированную виллу под названием «Черное и белое»: все в доме — от гардин, одеял, каменного пола и мебели до посуды и кухонной утвари — черно-белое, и никаких других красок. Впечатление удручающее.
