Пожалуй, последним знаковым событием в отношениях Хармса и Эстер стала отправка ей 22 декабря только что написанной драматической поэмы «Гвидон» (закончена 20 декабря). «Дорогая Эстер, — писал ей Хармс, — посылаю тебе вещь „Гвидон“. Не ищи в ней частных смыслов и намеков. Там ничего этого нет. Но каждый может понимать вещь по-своему. Это право читателя. Посылаю тебе эту вещь, потому что я тебе ее посвятил. Мне бы хотелось, чтобы она была у тебя. Если ты не пожелаешь ее принять, то верни обратно».
Письмо было подписано очередным вариантом псевдонима: «Даниил Хормс».
Что имел в виду Хармс под «частными смыслами и намеками», сказать трудно. Однако сюжет, связанный с поэтом Гвидоном (разумеется, не имеющим никакого отношения к пушкинскому персонажу), пытающимся урезонить свою невесту Лизу, вполне мог быть спроецирован на отношения между Хармсом и Эстер, особенно учитывая весьма рискованное и провокативное сексуальное поведение Лизы. Впрочем, в финале на предложение Настоятеля подать для них две кареты Лиза отвечает: «Спасибо, Настоятель, мы сядем в одну карету».
Текст «Гвидона» дошел до нас лишь в черновой редакции. В кусках, которые Хармс написал чуть позже, намереваясь включить в окончательный текст, есть замечательный стихотворный текст — один из лучших в его творчестве:
Когда дубов зелёный лист среди росы, когда в ушах мы слышим свист кривой косы, когда земля трещит в длину и пополам, тогда мы смотрим на луну и страшно нам. Но лишь в ответ ударит в пень стальной топор — умчится ночь, настанет день, и грянет хор, тогда во мне, открыв глаза, проснётся вновь волна морей, небес гроза, моя любовь.
В черновике не видно, чтобы Хармс включил эти строки в основной текст. Но уже позже, весной 1933 года, он процитировал в записной книжке строки из Гвидона, в которых, по его мнению, была достигнута подлинная чистота — эти строки как раз входили в куски, приложенные к основному тексту.
Тридцатого декабря Хармсу исполнилось 25 лет — это был первый его юбилей. Отец разбудил его в десять часов утра, назвал юбиляром и подарил ему освященную просфору, вино и книги. К подаркам приложил стихотворное поздравление:
Лет двадцать пять со дня рожденья, Сегодня, в праздник именин, Тебе приносим поздравленья, Семь книг и к ним вина графин.
В январе — феврале 1931 года Хармс активно изучает магию и оккультизм, особенно интересуется картами Таро, пытается изучать иврит. Читает много книг по самым разным областям знаний, включая самые неожиданные (к примеру, по теории атомного ядра). Весна и лето этого года были очень продуктивны в творческом смысле: до нас дошло почти два десятка написанных в это время стихотворений и несколько прозаических текстов. Пожалуй, самой серьезной новацией стало появление в творчестве Хармса любопытного мифопоэтического образа — девушки по имени Хню:
ВОДА И ХНЮ
Хню: Куда, куда спешишь ты, вода?
Вода: Налево. Там, за поворотом стоит беседка. В беседке барышня сидит. Её волос чёрная сетка окутала нежное тело. На переносицу к ней ласточка прилетела. Вот барышня встала и вышла в сад. Идёт уже к воротам.
Хню: Где?
Вода: Там, за поворотом. Барышня Катя ступает по травам круглыми пятками. На левом глазу василёк, а на правом сияет лунная горка и фятками.
Хню: Чем?
Вода: Это я сказала по-водяному.
Хню: Ой, кто-то идёт к нам!
Вода: Где?
Хню: Там.
Вода: Это рыбак Фомка. Его дочь во мне утонула. Он идёт побить меня камнем. Давай лучше громко говорить о недавнем.
Рыбак: Один я. Из меня тянутся ветви. Грубые руки не могут поднять иголки. Когда я смотрю в море, глаза мои быстро слезятся. Я в лодку сажусь, но лодка тонет. Я на берег прыгаю, берег трясётся. Я лезу на печь, где жили мои деды, но печь осыпается. Эй, товарищи рыбаки, что же мне делать? (Увидя Хню.) Неужто Хню?
Хню (молча): Да. Это я. А вот мой жених Никандр.
Никандр: Люблю, признаться, вашу дочь. И в этом вас прошу помочь мне овладеть её невинностью. Я сам Бутырлинского края, девиц насилую, играя с ними в поддавки. А вам в награду, рыбачок, я подарю стальной сачок и пробочные поплавки.
Рыбак: Шпасибо, шпасибо!
Никандр: Лови полтину!
Вода: Какую мерзкую картину я наблюдаю. Старик поймал полтину в рот. Скорей, скорей за поворот направлю свои струны звонкие.
Хню: Прощай, вода. Ты меня не любишь?
Вода: Да. Твои ноги слишком тонкие. Я ухожу. Где мой посох?
Хню: Ты любишь чернокосых?
Вода: Жырк, жырк, лю-лю-лю. Журч, журч. Клюб, клюб, клюб.
в с ё (1931)
Хню — это вариант лесной девы. По рассказам, в комнате Хармса висела картина художника Петра Соколова «Лесная девушка», которая, видимо, и дала толчок к созданию этого образа:
Хню из леса шла пешком. Ногами месила болота и глины. Хню питалась корешком рога ворона малины. Или Хню рвала побеги Веселого хмеля, туземца рощ. Боги ехали в телеге. Ясно чувствовалась мощь богов, наполненных соком лиан и столетних нев. И мысль в черепе высоком лежала, вся окаменев. Зубами щелкая во мху, грудь выпятив на стяги, варили странники уху, летали голые летяги, подвешиваясь иными моментами на сучках вниз головой. Они мгновенно отдыхали, то поднимая страшный вой, в котел со щами устремляясь, хватая мясо в красную пасть. То снегири летели в кучу печиков, то медведь, сидя на дереве и запустив когти в кору, чтобы не упасть, рассуждал о правосудии кузнечиков. То Бог в кустах нянчил бабочкину куколку, два волка играли в стуколку — таков был вид ночного свидригала, где Хню поспешно пробегала и думала, считая пни сердечного биения. («Хню», апрель 1931)
Тогда же в творчестве Хармса появляется и новый жанр — литературная молитва:
