Книга Повседневная жизнь первых российских ракетчиков и космонавтов - Эдуард Буйновский

Тема эта для меня трепетная и волнительная. Но вот еще одно, пожалуй, главное. Беру на себя смелость утверждать, что под солидным и красивым генеральским мундиром с множеством отечественных и зарубежных геройских звезд и орденов билось чуткое сердце, трепетно, почти болезненно реагирующее на окружающий мир. И в то же время в силу каких-то, ему одному известных причин не стремящееся выплескивать наружу свое отношение к происходящему вокруг, свои радости и печали, раздумья, сомнения и переживания, победы и поражения. Хорошо это или плохо — трудно сказать! Ведь есть люди, и у нас таких, наверное, большинство, которые не желают свои чувства и эмоции долго хранить и переваривать в себе, они предпочитают «выйти в народ» (вот уж действительно — на миру и смерть красна!), вынести на всенародное обсуждение и разделить с окружающими свои горести и печали и успокоиться, получив свою долю людского сочувствия. И на душе легче, и снова жизнь прекрасна и удивительна! Таким людям легче живется на белом свете. Но ведь есть и такие, которые не выплескивают свои эмоции наружу, не стремятся взвалить на чужие плечи груз своих забот и проблем, а зачастую мучительно переваривают глубоко в себе свои боли и печали, раздумья и переживания. Это про Германа. Как он болезненно, вот уж действительно внутренне сгорая, переживал скоропалительный распад Советского Союза, развал армии, крушение наших космических завоеваний, с каким презрением относился к «перевертышам», чуть ли ни ежедневно меняющим свою точку зрения на происходящее, или к бывшим солидным партийным боссам, имеющим сегодня несколько торговых палаток у метро. Но я что-то не припоминаю, чтобы этими своими мыслями и переживаниями он делился с телевизионной аудиторией (а это в те времена было модным) или выступал на каких-либо симпозиумах или конференциях. И очень редко он проявлял свои эмоции по поводу происходящего вокруг среди близких ему людей. Все в себе, все на внутренних переживаниях, все за счет самосгорания.

Говорят, что нет предела человеческим возможностям. Есть! К сожалению. Вечного внутреннего огня у человека не бывает. И когда этот внутренний огонь переходит в испепеляющий пожар — нет человека. И неважно, как он умер: сидя, стоя, в больнице или дома, на банкете или в бане. Важно, почему он умер. Я хорошо знал Германа. И поэтому смею утверждать, что внутреннее невосприятие происходящего вокруг, бурный внутренний протест против предательства, обвала принципов и идеалов, лжецов и хапуг — вот этот самый пожар души — истинные причины, по которым нет сегодня среди нас дорогого и близкого человека. Я в этом убежден. Так уж получилось, что, направляясь сегодня на работу, я проезжаю мимо Новодевичьего монастыря. И каждый раз я мысленно посылаю свой привет и коротенький доклад о нашем житье-бытье своему незабвенному другу — Герману Титову.

Повседневная жизнь чиновника центрального аппарата Министерства обороны, пусть даже это будет и высококлассный специалист в космической области, интересна, многогранна и при добросовестном отношении к своим обязанностям даже во многом носит творческий характер. Здесь самое главное, чтобы с годами у тебя не пропал молодой задор, этот самый творческий порыв, стремление, желание и умение добиться от промышленности выполнения наших требований в новых разработках. Не просто, скажу я вам, майору или подполковнику доказать Главному конструктору, академику, с двумя Звездами Героя на груди, что его конструкция должна быть не круглая, а квадратная, или, положим, его технические решения не удовлетворяют требованиям заказчика. Правда, у нас в этих технических полемиках были хорошие советчики и помощники в лице высококлассных специалистов нашего Центрального научно-исследовательского института космических средств, подчиненного нашему главку, и конечно же наших военпредов. Мы и сами специализировались по различным профилям и техническим направлениям. Среди нас были ракетчики, ведущие по космическим аппаратам, двигателисты, управленцы, связисты, телеметристы, специалисты по бортовой специальной аппаратуре — в общем, любое направление, любой аспект ракетно-космической тематики являлись сферой деятельности нашего специалиста. Почетная, но трудная работа!

Типичный рабочий день офицера главка — это работа с обширной перепиской (письма входящие, исходящие), изучение и анализ технической документации (просят зайти в канцелярию, а там тебе сюрприз — томов двадцать очередного эскизного проекта), общение с разработчиками и промышленниками (здесь, на месте, или с выездом в институты или на предприятие, естественно, на общественном транспорте), участие в многочисленных совещаниях, проводимых нашими командирами, подготовка для вышестоящего начальства многочисленных справок, записок, отчетов, докладов и «раскладушек». «Раскладушка» — это наиболее популярный в нашем главке (компьютерной графики тогда еще не знали) вид наглядной агитации по нашей технике, когда на трех-пяти листах ватмана небольшого формата, склеенных в виде «гармошки», в красках рисуется ракета или космический аппарат со всеми их комплектующими, характеристиками и другими справочными данными. Когда Максимов ехал на доклад в Генштаб, он всегда брал с собой на всякий случай с десяток таких «раскладушек». Ну и конечно же довольно-таки частые поездки на полигоны, в основном на Байконур или в Плесецк, по своей тематике. А там — работа в госкомиссиях, участие в испытаниях и пусках, разбор неудачных и аварийных результатов, отработка эксплуатационной документации для техники, сдаваемой в боевую эксплуатацию, извечная полемика с местными военными и промышленниками. Все это до боли знакомо.

Но есть в этой череде со временем ставших довольно-таки нудными действий события, которые делали нашу чиновничью жизнь не такой уж скучной и однообразной. Среди них — занятия по марксистско-ленинской подготовке. О! Это уже не кравцовский моноспектакль. Это действо, в котором должны принимать участие все: и офицеры, и служащие. Начать надо с того, что нас всех, правда, только офицеров, тогдашний главком Ракетных войск Владимир Федорович Толубко (а наш главк какое-то время ему подчинялся) заставил завести каждому по три тетради, при этом указав, сколько страниц должно быть и какие должны быть поля. Политорганы рьяно следили за выполнением этой директивы по всем ракетным частям. Первая тетрадь — конспектирование первоисточников, классиков марксизма-ленинизма, вторая — конспекты по материалам съездов и пленумов ЦК КПСС, в третьей — конспекты лекционных материалов и мои личные мысли и соображения к очередному семинару. По-моему, над нами смеялась вся Советская Армия, но уж больно хотелось Владимиру Федоровичу стать Маршалом Советского Союза, а такая политическая активность не могла быть не замеченной нашим высшим партийным руководством, которое определяет, кому какое звание присваивать. Такая байка, во всяком случае, ходила среди нас. Но делать нечего, продвигаться-то по службе надо, а следовательно, и конспекты вести тоже надо. Помнится, нам приводили в качестве положительного примера тетрадь № 2 одного нашего коллеги, где на 80 листах этот энтузиаст законспектировал доклад Брежнева на очередном пленуме, изложенный, кстати, в брошюрке, которая продавалась в любом киоске.

Наше политическое просвещение начиналось, как правило, с лекции, на которую нас собирали в актовом зале. Шли с интересом лишь в том случае, если докладчиком был лектор ЦК КПСС — личность, от которой мы надеялись услышать что-то новенькое, недоступное для широкой аудитории. Зная это, эти самые лекторы подогревали интерес к себе какой-нибудь полусекретной информацией: оказывается, в такой-то области столько-то безработных или в результате стихийных бедствий на Сахалине погибли люди, а в Москве на улице Горького задержаны три проститутки. Слушатели охали-ахали: оказывается, и в Стране Советов возможны стихийные бедствия, а по улицам разгуливают девицы, о которых мы только в книжках читали. Сегодня это звучит смешно и как-то неправдоподобно, но тогда-то мы ведь твердо знали, что в социалистическом обществе не может быть безработицы, и никакого секса, и никакой проституции. Так уж нас воспитали. Еще пара-тройка доверительных малоизвестных фактов (например, состояние здоровья кого-нибудь из членов Политбюро или почему выдворены из страны Ростропович с Вишневской), и мы расходились, довольные друг другом. Далее по плану — семинарские занятия в многочисленных группах марксистско-ленинской подготовки. Это — четыре часа нудного прочтения каждым из участников своих записей с редкими, вялыми дискуссиями по обсуждаемой проблеме. В первые годы существования нашего главка это коллективное повышение нашего коммунистического сознания проходило под контролем двух ответственных лиц: замполита — генерала и полковника — его помощника. Но придут времена, когда таких генералов и полковников у нас станет тьма-тьмущая. А отсюда чуть ли не индивидуальный контроль за прохождением занятий и глубиной проработки материала в каждой группе. По завершении таких занятий проверяющие делали несколько записей в журнал руководителя (я был одним из таких руководителей) типа: не раскрыты глубинные причины перехода от различных наций и народностей к единой нации — «советский народ», слабо показана роль Коммунистической партии в деле развития Советской Армии в целом и космических войск в частности, более подробно надо бы о задачах, поставленных на очередном Пленуме по развитию птицеводства, ну и тому подобное. Читали, конспектировали, более глубоко прорабатывали первоисточники, чтобы к следующему семинару устранить недостатки. И все это было само собой разумеющееся, ибо мы все по инерции еще продолжали верить, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», а в конце очередной пятилетки все мы будем жить в отдельных квартирах, а со следующего месяца все виды транспорта будут бесплатными. Блажен, кто верует! Пройдет совсем немного времени, я уже на пенсии и работаю в Министерстве иностранных дел, забыв про три тетради и необходимость вообще что-либо конспектировать. Страна — один сплошной рынок, где продается и покупается все — от ракеты до веника. Вдруг как-то звонок. На проводе — один из бывших моих грозных проверяющих. Я по инерции внутренне сжался, ожидая очередного разгона. Оказывается, он ко мне с просьбой: нельзя ли на территории министерства организовать временную торговую точку по продаже бельгийского женского нижнего белья. Я обещал, но при этом подумал, что при встрече выскажу ему все накопившиеся годами обиды. Встретились. Он мне долго и так же убежденно, как на семинарах, рассказывал о преимуществах бюстгальтеров бельгийских в сравнении с немецкими. Я слушал и все ждал, когда же я начну пламенную обвинительную речь. Но в какой-то момент вдруг понял: обвинять-то мне некого и не за что. Мой собеседник, в принципе, такая же, как и я, жертва коммунистического пресса, под которым все мы, в том числе и наши политработники, находились долгие годы. Сомневаюсь, что он верил во все то, о чем убежденно и обоснованно говорил нам на семинарах. Но агитация — это его работа. Думаю, что с бюстгальтерами у него лучше получалось. Я не стал его обличать, а просто пожалел. Впрочем, как и себя тоже.