Книга Царица сладострастия - Александр Дюма

Как только мы остались одни, он пододвинул мне кресло и сел рядом. Видя, что я молчу, он очень вежливо сказал:

— Итак, сударыня, чем могу служить вам? Жду, когда вы соблаговолите сообщить мне об этом.

Я, разумеется, волновалась, но продолжала молчать и в конце концов почувствовала, что пора объясниться:

— Граф, я сочла своим долгом показать вам это.

И, достав из кармана письма, включая клочок первого из них, я отдала их ему в руки. Он взял всю пачку и прочел одно письмо за другим.

— Что же это такое, сударыня? — восклицал он каждую минуту.

— Вы сами прекрасно понимаете, сударь: это любовные послания.

— От кого, скажите, пожалуйста?

— От его высочества герцога Савойского вашей недостойной супруге, графине ди Верруа.

Он вздрогнул от удивления и досады:

— Неужели!

— Не моя тут вина; и если бы вы меня послушали, вопрос уже давно был бы решен. Примером может служить история с госпожой ди Сан Себастьяно.

— И что, по-вашему, я должен сделать, сударыня?

Его вопрос привел меня в отчаяние. Рабство притупило все его чувства, и если сердце не подсказало ему ответа на этот вопрос, то молчала и честь! Но я все же сдержалась:

~ Я надеюсь, что вы позволите мне удалиться в Верруа или любое другое ваше имение в Савойе, пока его высочество не соизволит забыть о той чести, которой он удостоил меня своим вниманием.

— Но это невозможно, сударыня; моя мать…

— Опять! — в свою очередь воскликнула я. — У вашей матери есть свои обязанности, пусть она ими занимается и предоставит нам самим право решать, как поступать, сударь. Послушайте и запомните, что я вам скажу, потому что больше не хочу возвращаться к этому вопросу и обсуждаю его с вами в последний раз. Госпожа графиня присвоила себе права и власть, которые должны принадлежать матери ваших детей: она отняла у меня ваше сердце, нежность, даже мысли и, тем не менее, лишив меня всего, ненавидит меня, ревнует к вам; даже намек на нашу близость, которой она так долго противилась и которую она сумела нарушить, даже тень этой близости пугает графиню. Именно она, сделав вас глухим ко всему, что касается меня, даже к голосу вашей чести, не позволила вам услышать мои жалобы и мольбы. Она стала виновницей моих несчастий и станет виновницей ваших, если вы по-прежнему будете слушать ее, а не меня.

— Сударыня!..

— Еще есть время, выполните мою просьбу, напишите госпоже ди Верруа, что вы оставляете этот дворец в ее полное распоряжение до тех пор, пока не захотите вернуться сюда с детьми и супругой; что вы удаляетесь от двора и в течение нескольких лет будете жить для себя. Разве нуждаетесь вы в его высочестве? Что значат для вас его благодеяния и милости? Разве есть у вас основания опасаться его власти? Вы богатый и знатный вельможа; в своих владениях вы так же всемогущи, как и герцог, у вас есть свой двор, и вам незачем быть одним из его придворных. Мою любовь к вам ничто не изменит. У вас растут дети, здоровые, умные и очаровательные, они будут любить вас, и вы тоже станете повелителем, сбросите иго, которое так долго тяготит и унижает вас. О сударь! Счастье совсем близко от вас — достаточно протянуть руку, и оно останется с вами. Зачем же вам отвергать его?

Мой супруг смотрел на меня, не перебивая; но я видела блеск в его глазах, слезы, дрожащие на ресницах: решив, что одержала победу, я приблизилась к нему. Он позволил мне подойти, но не привлек к себе.

— Друг мой, дорогой граф, — говорила я, — прислушайтесь к моей мольбе, спасите вашу честь, спасите наше общее счастье, на коленях прошу вас об этом.

— О! Не надо, сударыня! — воскликнул он, поскольку я уже готова была преклонить колени. — Я никогда не допущу, чтобы вы унижали себя даже передо мной!

— Я молю о том, что мне дорого, и нисколько не унижаю себя, мой друг! И если мне удастся убедить вас, я буду бесконечно счастлива.

— Вы правы, конечно… Но моя мать?

— О! Как трудно избавляться от рабства! Как принижает человека слепая покорность! И если ваши страхи сильнее зова сердца, мне очень жаль вас!

Он ничего не ответил. Мне захотелось удалиться, прекратить борьбу за то, что сам он так плохо защищал; гнев душил меня.

— О сударь! — продолжала я. — Остерегайтесь! Госпожа де Монтеспан начинала с того же!

— Слава тебе, Господи, вы не госпожа де Монтеспан, графиня.

— Нет, сударь, но я женщина, а у человеческого терпения есть границы: в борьбе истощаются силы.

— Но не у порядочной женщины, защищающей честь мужа и верной долгу. Эта высокопарная фраза показалась ему верхом красноречия; он отвернулся, словно хотел скрыть от меня свои слезы. Но в столь серьезных обстоятельствах я не могла удовлетвориться словами и решила довести все до конца.

— Итак, сударь, что вы решили0 — снова заговорила я.

— Я напишу моей матери и передам вам ее ответ, а пока, поверьте мне, не стоит ничего менять в нашей жизни, не надо никому показывать, будто нас что-то тревожит, чтобы не стать посмешищем для окружающих.

— Это ваше последнее слово, сударь?

— Именно так.

— Прекрасно, я сдаюсь и теперь знаю, что мне остается делать.

Я присела перед ним в реверансе, как перед королевой, и вышла, не помня себя от возмущения, которое, как вы понимаете, даже трудно описать. Затем я поспешно написала записку аббату Пети; он пришел немедленно.

Я ему все рассказала; он пошел поговорить с г-ном ди Верруа, но преуспел не более меня.

— Положитесь на милость Божью, сударыня! — сказал он с грустью. — Напишите родным.

Мне очень неприятно излагать здесь историю этой борьбы, рассказывать, как было подготовлено мое падение, как меня вынудили пойти навстречу опасности и как я не справилась с ней. Не хочу по дням описывать все, что происходило, — это было тяжело. Госпожа ди Верруа убедила сына, что письма посылал не его высочество. Она даже позволила себе намекнуть, что я избегаю мнимого кавалера, чтобы скрыть настоящего. Быть может, муж и не поверил ей, но он сделал вид, что верит, чтобы найти себе оправдание и возможность не вмешиваться.

Потерпев поражение в Пьемонте, я еще надеялась на Францию и попросила мою мать написать г-нуди Верруа, чтобы он отпустил меня к ней на несколько месяцев. Разумеется, ее приглашение было отклонено. Я действительно заболела, поскольку меня продолжали преследовать со всех сторон: принц постоянно досаждал мне, а все остальные не давали ни минуты покоя.

Свекровь узнала о любви принца Дармштадтского ко мне и сразу записала его в счастливые любовники. Пришлось отказать ему от дома, что очень удивило его и порадовало герцога Савойского, ревновавшего меня к нему. Казалось, г-жа ди Верруа помогает его высочеству, и — кто знает? — она вполне была способна на это.