Книга Дело Арбогаста - Томас Хетхе

— Ад, вы, разумеется, абсолютно правы. Я действительно прошу прощения. — Какое-то время он поразмышлял. — Знаете что? Вы просто-напросто переночуете у меня!

— Вот уж нет!

— Да почему же? У меня есть лишняя кровать, да и поесть я что-нибудь приготовлю. А гостиница успеет вам надоесть за целую неделю в Грангате. Ну как, согласны?

Катя, кивнув, откинулась на красную кожу сиденья. После развода доктор Клейн жил в маленькой квартире в западном конце Франкфурта. Это была новостройка на улице Арндта, воздвигнутая между двумя пятиэтажками эпохи “грюндерства” на месте третьей, разбомбленной. Сплошь застекленная лицевая сторона с видом на улицу, две проходные комнаты без дверей, белые циновки на стенах и светлый паркет делали квартиру просторной и как бы воздушной. Для начала доктор Клейн откупорил бутылку французского красного вина, исчез затем на кухне и вернулся оттуда, с блюдом, заставленным бутербродами со шпигом, огурцами и крутыми яйцами — на русский лад. В другой руке у него очутились тяжелые хрустальные бокалы. Достав со стеллажа пластинку, он поставил ее на проигрыватель. Причем сперва тщательно протер с обеих сторон особой щеточкой и аккуратно очистил от невидимой пыли иголку, благо проигрыватель подсвечивался изнутри маленькой красной лампочкой. Звук он установил негромкий.

Катя Лаванс в напряженном ожидании замерла на диване. Большой оркестр опробовал инструменты, в зале зааплодировали, потом наступила тишина. Тихо взялись за дело скрипачи, затем последовал быстрый фортепьянный проигрыш. “Вот любимая песня моего дорогого друга”, — по-английски произнес спокойный женский голос. И тут же эта женщина начала петь.

— Нравится?

— А что это?

— Марлен Дитрих. Ее последний концерт. Пять лет назад в Лондоне.

Катя кивнула.

Но почти сразу же они заговорили о деле Арбогаста, и Катя принялась один за другим выкладывать документированные результаты своих трудов. Снимки и диаграммы уже скопились стопкой на стеклянном журнальном столике, и Кате вновь пришлось столкнуться с несколько болезненной реакцией на фотографии мертвецов. Она показала Клейну дневник, который вела в период опытов и собиралась предоставить в распоряжение суда, и, пока он читал ее записи, у нее, в свою очередь, нашлось время вчитаться в его черты. Его изящные маленькие руки перебирали фотографии, перед ее взглядом мелькали рукава белой сорочки с янтарными запонками в узкой квадратной золотой оправе. То и дело он оглаживал свое редкие седины и высокий лоб, не обращая при этом на Катю никакого внимания, и эта подчеркнутая деловитость ей нравилась. И губы у него тоже узкие. Сидела она на мягком темно-коричневом ковре, которым был покрыт диван, сидела, откинувшись на спинку, и смотрела на Клейна, как ей доводилось уже смотреть на многих в аналогичные мгновенья, — когда человек пытается проникнуть в тайну смерти, а мертвецы не пускают его туда.

— Не поймите меня неправильно, госпожа доктор Лаванс, но у всех тут такой вид, словно они члены вашей семьи. И словно быть таковыми им вроде бы нравится.

Катя Лаванс поневоле рассмеялась. Она ни в коем случае не поняла его неправильно. А когда она объяснила ему, как именно ей пришлось проводить эксперименты, вид у него был такой, словно ему и впрямь захотелось выслушать истории мертвецов, которые те непременно поведали бы, дай им только такую возможность. В конце концов Клейн убедил Катю, несмотря на робкие протесты, воспользоваться его кроватью, потому что никакой “лишней” у него, разумеется, не было, а только все тот же диван в гостиной.

46

Едва поднявшись, она просто-напросто ушла из дому. Прежде чем отправиться в Грангат, ей предстояло во что бы то ни стало сделать покупки, наверное, тысячу раз заранее обговоренные с Бернгардом. Хорошо, что не было дождя, потому что зонтик она забыла в Берлине. Ранним утром, в субботу, да еще в тихом спальном районе на западе Франкфурта, на улицах почти никого не было, но, по мере того, как Катя приближалась к центру города, на пути у нее возникало все больше магазинов. Вдвоем с Бернгардом и сверяясь с рекламой из его иллюстрированных журналов, они составили список необходимых покупок и, строго говоря, она собиралась заглянуть в один из больших универмагов. Но по дороге наткнулась на только что открывшийся маленький бутик, а в нем — на платья из чистой синтетики, которые ранним утром были на ощупь еще прохладней, чем всегда, а что касается переливчатой мягкости, не уступали шелку. Примерив то и это, она выбрала узкое светло-зеленое платье чуть выше колена. И, уже собираясь оплатить покупку, обнаружила на прилавке, под стеклом, нижнее белье из того же легкого синтетического материала, и примерить его оказалось тоже совершенно необходимо. И вот примерка нижнего белья пошла полным ходом — продавщица едва успевала подавать ей все новые и новые трусики и бюстгальтеры в кабинку, на стене которой висел плакат с изображением красного лондонского омнибуса, от которого врассыпную разбежались модели в разноцветных дождевиках.

Следующий визит Катя нанесла в обувной магазин — и тут же обнаружила там белые лакированные ботфорты, о которых мечтала. В обувном ей объяснили, как найти ближайшим парфюмерный. Это было явно заведение с традициями и оборудовано оно было соответствующим образом — взять хоть вырастающую прямо из асфальта стеклянную витрину, увенчанную мигающей неоновой вывеской “Парфюмерия Мажен” и золотой эмблемой “настоящего одеколона № 4711”.

Катя Лаванс опустила на пол возле стойки свертки с покупками из обувного и бутика. Ей были нужны жидкие косметические средства. В качестве покупательницы она здешнюю продавщицу не заинтересовала и та предоставила Катю самой себе — наедине с зеркалом на перископическом штативе и несколькими пробными флаконами. Изо дня в день, из года в год Катя вглядывалась в чужие лица, причем в мертвые, куда основательней, чем в свое собственное. Мизинцем левой руки Катя смахнула соринку из-под левого глаза. Ее дочери двенадцать лет, а ей самой через две недели стукнет сорок один. Катя осторожно втерла жидкое косметическое средство в скулы. Фантастика, подумала она. Куда лучше пудры! Жестом подозвав продавщицу и уже расплачиваясь, она осмотрелась в магазине поосновательней — и только сейчас заметила женские головки с париками, раскачивающиеся на утрированно длинных шеях.

Погладив одну из этих головок, она обнаружила, что волосы парика ничуть не отличаются на ощупь от ее собственных, — от тех, которые она изо дня в день расчесывала, укладывала набок, подбривала. И тут ей вспомнилось, что в одном из бернгардовых журналов была написано, что женские парики нынче в острой моде. Дама в парике всегда выглядит отлично причесанной.

— А можно мне примерить и это?

Катя указала на длинноволосый рыжий парик, и продавщица вышла из-за прилавка. Взяла гребень, причесала Кате волосы гладко и назад, закрепила эластичной повязкой у висков — и все это, не произнеся ни слова. Сначала повязка немного жала, но когда сверху ее придавил парик, это ощущение оказалось даже приятным, потому что с ним пришло чувство общей подтянутости. Хотя вчера в поезде, да и нынче утром на улице никто не обращал на нее особого внимания, в зале суда все пойдет, конечно, по-другому, и, представив себе, как изумятся внезапной перемене в ее внешности будущие наблюдатели, она поневоле улыбнулась. Да и жест, которым она смахнула со лба прядку чужих волос, пришелся ей по вкусу. Но взгляд в маленькое зеркальце, услужливо поданное продавщицей, напугал. Это ведь у Марии были рыжие волосы, подумала Катя, взволнованно вглядываясь в собственное отражение.