Книга Крестьянский бунт в эпоху Сталина - Линн Виола

Учитывая растяжимость понятия «поджог» и отрывочность имеющихся данных, к ним следует относиться с определенной долей скепсиса. Государственная статистика по поджогам, связанным с хлебозаготовками и жаркой предвыборной кампанией в период с ноября 1928 по январь 1929 г., показывает, что наибольшее их число отмечалось в Центрально-Черноземной области (42 случая), на Средней Волге (23), в Тверской губернии (12), в Московской губернии (11) и на Нижней Волге (11){566}. В 1930 г. количество поджогов резко увеличилось. По данным ОГПУ, в 1930 г. было зафиксировано 6 324 поджога, из них 1 884 на Украине, 700 в Центрально-Черноземной области, 383 на Нижней Волге, 343 на Урале, 358 в Белоруссии[62]. Зимой 1930 г., по данным из Еланского района в Сибири, «колхозные скирды горели днем и ночью», а два других источника указывают, что за 1930 г. в Сибири было организовано 358 поджогов, т. е. практически по одному в день{567}.[63] По данным Колхозцентра, в 1931 г. 15% (30 тыс.) государственных колхозов подверглись различным формам террора, причем в 6 000 случаев, т. е. в каждом пятом, применялись поджоги. Вполне ожидаемо наибольшее их число отмечено в Центрально-Черноземной области, на Средней и Нижней Волге{568}.

Прежде всего поджоги были нацелены против активистов и местных работников. Поджог служил предупреждением тем крестьянам, которые подумывали пойти против интересов деревни, и местью за отступничество и за участие в антикрестьянской политике властей. В 1928–1929 гг. поджоги часто устраивались против тех, кто пытался организовать колхозы или же вступил в них{569}. В конце 1929 г. в Калужском округе Центрального промышленного района распространились слухи о том, что все дома активистов будут сожжены дотла{570}. Во второй половине 1929 г. череда поджогов прошла по деревням Ирбитского округа Урала, где находился знаменитый колхоз «Гигант», в который заставляли вступать крестьян. Так, в результате поджогов в колхозной деревне Ларино сгорели 33 дома. В деревне Игнатьеве 20 домов были сожжены после того, как там прошло антирелигиозное шествие в честь празднования Международного дня молодежи, в ходе которого разыгрывались пародии на священников и кулаков{571}. В других местах крестьяне сжигали собственность только что созданных колхозов или же совмещали поджоги с расправой с ненавистными активистами и местными работниками и с самосудами над ними{572}.

В случае с комсомольцем Федором Житковым, чей дом в Бронницком уезде Московской губернии был сожжен, ясно, что основным мотивом поджога стала месть за предательство деревенских ценностей. В 7 часов вечера 20 августа 1928 г., когда все жители деревни собрались на выборы, небо вдруг заволокло дымом и зазвучала сирена: огонь охватил дом Житкова. Виновники, которых впоследствии расстреляли, описываются как мужики «кулацкого типа»: один был торговцем, другой участвовал в контрреволюционных преступлениях в период Гражданской войны. Благодаря усилиям «честного, сознательного и энергичного» Житкова еще раньше этих самых «кулаков» лишили избирательных прав. Перед тем как спалить дом Житкова, они принимали участие в антисоветской (антижитковской) пропаганде, утверждая, что какой-то мальчишка взял в руки управление деревней и лишает права голоса солидных и зажиточных крестьян. Поджог дома Житкова был недвусмысленным предупреждением тем, кто не исключал для себя возможности перейти на сторону властей{573}.

Месть также послужила главным мотивом убийства местного работника одной из деревень Средней Волги летом 1929 г. В этом были замешаны родственники Ивана Мещеринова, бывшего землевладельца, которого в 1927 г. отправили в ссылку Они стали заклятыми врагами колхоза, считая, что его члены несут печать Антихриста, из-за чего впоследствии эти «кулаки» подверглись экспроприации. Через несколько дней родственники Мещеринова подожгли дом председателя кресткома. Сам председатель, его жена, ребенок и четверо односельчан сгорели заживо в пламени, которое охватило 20 домов. Виновников поджога приговорили к смерти{574}.

С началом сплошной коллективизации в деревне крестьяне стали поджигать собственность колхозов и тех, кто принимал участие в коллективизации и раскулачивании{575}. Во многих уголках страны они перед тем, как поджечь дома активистов, посылали им анонимные угрозы, предупреждая о скорой мести{576}. В некоторых районах поджог использовался в качестве отвлекающего маневра. Собрания по вопросам коллективизации прерывали криками «Пожар!», и в ряде случаев имели место настоящие поджоги{577}. Крики о пожаре были верным способом положить конец любому деревенскому собранию. В таких случаях всегда начиналась паника, а когда дело доходило до разбирательств, у крестьян уже было наготове объяснение, почему собрание сорвалось.

Как в период сплошной коллективизации, так и по ее окончании поджоги продолжали оставаться традиционным и радикальным методом выяснения отношений в деревне. Главными подозреваемыми оказывались крестьяне, с которыми обошлись несправедливо, в особенности те из них, кто подвергся раскулачиванию или был изгнан из колхоза, но остался жить в своей деревне. Основным мотивом была месть. В августе 1930 г. в деревне Алешкино Бугурусланского округа на Средней Волге раскулаченные крестьяне (в большинстве своем сбежавшие из ссылки) и «уголовные элементы» подожгли собственность колхоза и 12 крестьянских изб, 5 из которых ранее принадлежали кулакам, а потом в них заселились бедняцкие семьи. Во время пожара организаторы мешали колхозникам его тушить и избили председателя сельсовета и нескольких активистов{578}. В 1930 г. раскулачили 51-летнего Фому Ледеркина, и тому пришлось переехать к тетке. В отместку он поджег колхозный клуб, за что был сослан на принудительную работу на Беломорканале{579}. В 1932 г. 23-летнего крестьянина Мартынова заставили платить налог в размере, обычно требуемом только от кулаков. Когда он не смог заплатить налог, власти экспроприировали его имущество, заставив отправиться в Москву на заработки. Вернувшись в родную деревню, он обнаружил, что бывший дом его передан в собственность местному колхозу. В материалах дела говорится, что во время пьянки со своим давним соседом Мартынов уговорил его поджечь бывший мартыновский дом. Случаи такого рода были типичными для того времени{580}.