Книга Венецианский бархат - Мишель Ловрик

– Хорошо, хорошо, – засмеялся мой муж. – Твоя притча покорила меня. Давай танцевать.

И он начал двигаться, как игрушка, у которой заржавели шарниры и сочленения. Я не смогла удержаться от смеха, и он остановился, устыдившись и покраснев, словно майская роза.

Вот тогда я и наняла для него учителя танцев. Вскоре музыка проникла ему в кровь и стала дергать его за руки и за ноги так, как требовалось. Теперь он умеет танцевать шесть наших танцев. Он говорит, что этого довольно. Он говорит, что не претендует на то, чтобы его принимали за венецианца.

Он очень сильно устает. Быстрые книги хороши и легки для тела, но тяжелы для души. В старые времена книги создавались писцами на заказ. Один заказ, один писец, одна книга.

Но, когда мой муж печатает их, ему приходится платить еще сорока мужчинам. По причинам, которые я не могу уразуметь, – муж говорит, что это как-то связано с экономией, – он печатает сразу восемь раз по двадцать книг, и кто знает, кто их купит? Это искушение подобно тем, что описаны в Библии. Из‑за того, что у него есть люди, есть бумага и есть скорость, его одолевает искушение каждый день печатать больше. И тогда быстрые книги накапливаются медленно уменьшающимися кучами.

Есть и еще одна проблема – вельможи. Такие, как Николо Малипьеро и Доменико Цорци. И Альвизе Капелло. Они приходят в stamperia с широкими улыбками, всякий раз заказывая для себя высокую стопку книг. «Я пришлю слугу с тележкой», – говорят они и уходят в шуршании своих красных мантий. Но вот платят ли они? Далеко не всегда. Они полагают, будто довольно и того, что они дают свое благородное благословение, порождая новый обычай, и что их видят на работе моего мужа. Но это не так. Это нечестно, но трогать вельмож мы не можем.

А еще они проявляют свою власть исподволь, что намного больнее и оскорбительнее, чем простая неуплата. Они дают моему мужу понять, что он должен печатать то, что нравится им, иначе есть множество способов сделать его быстрые книги горькими: исчезнет бумага, потому что они владеют ею; не родится новый обычай, потому что мы вынуждены полагаться на них; не будет оказана помощь в решении вопросов, которые следует улаживать, не только в бизнесе, но и в жизни двух наших семей.

Еще меньше мой муж любит представителей нашего собственного класса, которые тоже приходят к нему. Они думают, что книги у них в комнатах – это как жемчуга на шеях у их жен, признак состоятельности, который поможет им подняться на самую вершину. Они покупают книги, которые даже не собираются читать. Да, конечно, они платят за них звонкой монетой, которая звучит для нас радостным колокольным звоном, и они предпочитают платить золотом, а не обещаниями, потому что им нравится его блеск. Но мой муж грустит оттого, что они не читают эти книги, в которые было вложено так много сил и заботы. С таким же успехом они могут покупать поддельные античные бюсты из Рима, эти люди, и оставить его в покое. Потому что после общения с ними у него остается чувство грязной сделки.

Когда он приходит домой, я не тороплюсь с любопытством расспрашивать его о работе, потому что, рассказывая о своих проблемах, он станет переживать их заново. Я надеюсь, что мое полное невежество относительно его делового предприятия станет для него глотком свежего воздуха. Кроме того, раз я не знаю всего, это означает, что я всегда на его стороне в любом вопросе, потому что другая мне попросту неизвестна. Нет, в эту часть его жизни я не лезу. Когда он приходит домой, я опускаюсь на колени, чтобы развязать ему шнурки на башмаках, и при свете восковой свечи целую ему пальцы.

Разумеется, я во всем поддерживаю своего мужа, но и у меня есть свой секрет. Вот он: мне нравятся разговоры, а не книги. Мне нравится слушать чей-либо голос. Слова на странице? Для меня они похожи на запах розы, но сам цветок я не вижу. Вы оглядываетесь по сторонам в поисках розы, а ее нигде нет.

Это литература, думаю я. И что? Ради нее он работает на износ? У людей, которые любят по-настоящему, нет времени для того, чтобы писать стихи о любви. Они их и не пишут! Они постоянно занимаются любовью, а книга лежит закрытой под кроватью, в ожидании печальных времен, когда любовь уйдет. Какая жена предпочтет иметь ночью в руках книгу вместо мужа? Я тоскую о его глазах, а не о маленьких черных царапинах на сухой бумаге.

Поэт не может быть любовником! Как только его станут называть поэтом, с таким же успехом его можно назвать и деловым человеком. Он делает слова на заказ, потому что от него ожидают именно этого.

Поэты – глупцы. И влюбленным они не нужны.

Их не интересует красиво выстроенная фраза или длинное выразительное слово. Их интересует только предмет их любви. Для них он становится и воздухом, и светом. Они живут им, упиваются им, читают его лицо. И больше им ничего не нужно. Да они и не хотят большего.

Однако душа моя разрывается на части, потому что я бы сделала исключение для этого Катулла.

По двум причинам.

Первая заключается в том, что он – единственный из всех поэтов, каких я знаю, кто говорит правду о любви, и она оживает в его поэмах. Я помню, какое действие оказали они на меня, когда муж читал мне вслух его поэмы в постели. Поэтому я думаю, что он может помочь тем, кто еще не умеет любить, тем несчастным, что таятся в темноте какой-нибудь неуклюжей страсти, не зная, как выразить ее.

А вторая причина состоит в том, что он, пожалуй, может спасти нас. Полагаю, если его напечатать, Катулл будет продаваться. Не из‑за высокой поэзии или искусства, а потому, что он вызовет скандал и поднимет шум, который принесет продажи. Цорци и Малипьеро потратят на его книгу деньги так же, как тратят их на своих куртизанок: пригоршнями дукатов.

Если пойдут продажи, то stamperia выживет и мой муж сможет остаться в Венеции. А без Катулла я в этом не уверена.

* * *

Доменико и Сосия обычно встречались у него в библиотеке. Он был человеком ритуальных удовольствий и с самого начала установил строгий порядок их свиданий.

Сосия должна была войти в дом через боковой вход для слуг, воспользовавшись собственным ключом, после чего по внутренней галерее подняться в роскошную, сплошь заставленную книгами комнату. (Она знала, что такая библиотека, как у Доменико, стоит огромных денег. Задрапировать стены соболями и то было бы дешевле.)

Она должна была надеть розовые жемчуга и простое платье, чтобы его можно было снять, приложив минимум усилий. Под ним ничего быть не должно, за исключением шелковой нижней рубашки, которую он ей подарил. Перед каждым свиданием ее следовало выгладить заново.

Когда она приходила, Доменико всегда читал, сидя за столом. Хотя и полностью отдавая себе отчет в ее присутствии (еще бы, примерно за час до ее прихода его начинала бить дрожь предвкушения), он делал вид, что не замечает ее, и продолжал переворачивать страницы, обычно еще целых две, прежде чем поднимал голову и смотрел на нее.

Сосия терпеливо наблюдала за ним. Ей нравилось смотреть на то, как Доменико читает, наслаждаясь каждым словом, словно засахаренным фруктом. Бруно к каждой книге подходил так, будто разжимал кулачок ребенка, боясь сделать ему больно, что изрядно раздражало ее. Фелис, как с неизменным удовольствием вспоминала она, переворачивал страницы, словно птичка, которая прихорашивается, глядя на свое отражение.