Книга Государева невеста - Елена Арсеньева

Иван тихо свистнул – незримый слуга подвел трех коней, и,вскакивая в седло, князь Федор так остро вспомнил другую зимнюю ночь, за тысячуверст отсюда, у занесенных снегом раненбургcких стен, что едва сдержал стон.Тоска захлестнула горло – тоска, а еще некое предчувствие: оно так и молилоповернуть коня в переулочек, исчезнуть отсюда, а уж наутро он что-нибудьпридумает, например, соврет, будто скакун вдруг понес… Но князь смирил себя.Пока оставалась последняя, хоть самая малая возможность обратить царевукратковременную благосклонность на пользу себе (а значит, семье Меншикова), онне собирался расставаться с надеждой. А потом… а потом, князь Федор Долгоруковбыл русский человек, а значит, в душе его, как в душе всякого русского, жилаподспудная вера в цареву справедливость и высокое его предназначение. Поколенияего предков сложили головы за веру и государя, даже в самые жестокие минутытвердо веря, что царь милосерд – неправедны лишь наветы злодеев-завистников. Наего глазах, на глазах русского человека, отправлялся навстречу опасностирусский государь, и долг свой молодой князь видел в одном: не оставить своегогосподина в этой опасности, а если понадобится, и жизнь за него отдать. Этобыло противно сердцу – зато согласно с честью.

Ну а эти двое держались так, словно сам черт им не брат, идорога, по которой они ехали, явно была им хорошо знакома.

Заснеженная, кружевная, белая Москва обступала их. То там,то здесь взбрехивали собаки, либо сонно окликали сторожа: «Кто тут?», либо дажепоскрипывали приотворяемые калитки, чтобы можно было оглядеть мимоедущих, новсадники не сбавляли прыти. Наконец они задами подъехали к огороду,спускавшемуся уступами в овраг. Иван едва слышно свистнул; от изгородиотделилась четвероугольная приземистая тень – это был человек, закутанный вогромный тулуп, – простучала зубами: «Замор-роз-зили, милос-ттивц-ц-цы!» – иприняла коней. Князь Федор замешкался, прикидывая, какие еще найти доводы,чтобы образумить государя, но Иван приглашающе махнул рукой – не отставай, мол!Царь же лишь оглянулся на него незряче, будто на неживую помеху, и устремилсявперед: глаза блестят, губы плотно сжаты, уши стали торчком… Лоб его блестелиспариной даже на морозе, и князь Федор понял, что сейчас его легче убить, чемостановить – в точности как кобеля, бегущего на собачьи свадьбы! И онокончательно махнул рукой на уговоры, решив молча вытерпеть все до конца.

Проторенная тропка вывела к заднему крыльцу, и низкаябоковая дверка тотчас распахнулась при их приближении. Князь Федор стиснулрукоять пистолета за поясом… но нет, это была не засада; взволнованный женскийголос прошептал: «Милости просим! Заждались!» – и вся троица вступила в тесныйкоридорчик, а из него сразу в комнату с низким сводчатым потолком, под которымбелела расстеленная кровать и так крепко, жарко пахло распаленным женскимтелом, что Петр громко задышал носом, а Иван сладострастно простонал:«Заждалась, лапушка!»

Приведшая их женщина быстро, нога об ногу, скинула валенки,в которые была обута, движением плеч освободилась от шубенки (под ней была лишьрубаха на голое тело), и этот дух сладострастной самки еще крепче ударил поноздрям. Петр покачнулся и слепо, напористо зашагал к постели, куда уже успеласкользнуть бабенка, источавшая пряный запах распутства. Князь Федор увидел, какмолодой царь вскочил коленками в пуховики, сразу провалившись чуть не до пояса,но тут Иван, буркнув ему вслед: «Штаны снял бы, ваше величество!» – взял братаза плечи, обернул спиной к кровати и вытолкнул в темные сенцы, накрепкозахлопнув за ним дверь.

Князь Федор несколько раз глубоко вздохнул, силясьуспокоиться, но не смог. К дрожи волнения прибавилась дрожь холода (сенивыдувало насквозь!), и у него теперь зуб на зуб не попадал. Так уж сложилось,что весь строй мыслей и чувств его был устремлен лишь на воспоминания, и, какни был оскорбителен образ этой распутной постели даже для мыслей о его тайнойжене, князь Федор не мог избавиться от незабываемых картин: ее благоговейныйвзор сквозь завесу спутанных кудрей, и ароматные, нежные бедра, содрогающиесяпод его поцелуями, и пересохшие губы, почти с мольбой, почти со страданиемвыдыхающие его имя… Он зажмурился: счастье и тоска тягались в его душе, ноничто из них не могло осилить – рвали сердце на части!

Тяжелый хрип, а потом гортанный, довольный смешок донеслисьдо него из-за двери, и князь Федор с омерзением отпрянул. Однако там нестеснялись – разошлись в буйстве вовсю, и скоро князь Федор понял, почему Иванне оставил молодого царя наедине с его любовницей: когда тот мгновенно извергсвое нетерпение, на постель взобрался Иван и принялся медленно, умело, напоказласкаться с девкою, этим изощренным зрелищем вновь возбуждая и обучаянеопытного Петра. К тому времени, как Иван завершил свой урок, Петр вновь былготов к бою, и не успел его фаворит еще слезть с постели, как прилежный ученикначал выказывать свои успехи.

Князь Федор уставился в стену, стиснул зубы. Он отнюдь небыл ханжой, вот уж нет, и как ни был влюблен в Марию, понимал, что мужчиненадобно не только сердце наполнить, но и блуд почесать. А если ему самому нехочется никого, кроме возлюбленной, так ведь не всем же везет в жизни! Что ж,что Петру еще двенадцать лет: его род рано начинает, да и наставник все времябудоражит. Ну а Ванька – он таков, каков есть, его уж не переделать. «Разве ясторож брату моему? – усмехнулся князь Федор. – Тем паче – повелителю!» Судя повсему, дорожка в этот вертеп обоими была проторена (когда успели? Царь ведьедва неделю в Москве! Ну, не зря говорят: дурное дело – нехитрое!), здесь имвполне безопасно. Так что ж так теснит, и щемит, и ноет сердце? Почему снова иснова встает перед глазами лицо Марии, какое он видел в том сне: измученноепечалью, которую дольше терпеть уже невыносимо, – почти предсмертной печалью?!Откуда это смутное предчувствие опасности, которое все сильнее томит душу?Чудится или уже впрямь слышны поодаль крадущиеся шаги, чье-то неровное дыхание,шелест одежды? Играет лунный свет, или вправду вышла из-за поворота лестницынекая белая, призрачно-белая фигура и, не держась за перила, медленно двинуласьпо ступенькам?..

* * *

Князь Федор перестал дышать. Под шапкою тесно сделалосьволосам – они встали дыбом.

Белая женская фигура приближалась неотвратимо: он уже могразглядеть легкие складки ее рубахи, оголенные до плеч руки, одна из которыхчуть поддерживала длинный подол, так что виднелись босые ноги, почти невесомокасавшиеся пола.

«Не холодно же ей? – удивился князь Федор. – Босая, почтираздетая – в такую стужу!»

Он перекрестился, но женщина не исчезла – продолжала свойпуть. Ее темные глаза странно мерцали, искры лунного серебра вспыхивали и гаслив них… Тонкая, недлинная коса была перекинута на грудь, и женщина левой рукоюбезотчетно перебирала полураспустившиеся пряди.