Книга Преступления страсти. Алчность - Елена Арсеньева

С каждым новым слухом о столь фантастическом богатстве росли возмущение и злорадство против Меншикова, о деяниях которого приходили новые и новые известия.

17 ноября доставлена была из Стокгольма реляция графа Николая Головина: якобы Меншиков писал к шведскому сенатору Дикеру: хотя русские министры стараются, чтобы Швеция не приступила к Ганноверскому трактату, выгодному для Англии, но на это не следует обращать внимания; войско русское все у него, Меншикова, в руках, а здоровье государыни Екатерины (тогда бывшей на престоле) слабо, и век ее продолжаться не может, и чтобы сие приятельское внушение Швеции не было забвенно, ежели ему какая помощь надобна будет. Кроме того, открылось, что Меншиков шведскому посланнику Ведекрейцу в Петербурге объявлял о том же и взял с него взятку пять тысяч червонцев, присланных английским королем. Говорили, будто у Меншикова отыскалось письмо к прусскому королю, в котором он просил себе взаймы десять миллионов талеров, обещаясь со временем возвратить, когда получит помилование. Оказалось тогда, что Меншиков, вымогая многое от разных лиц, злоупотреблял подписью государя и, заведуя монетным делом в России, приказывал чеканить и пускать в обращение монету дурного достоинства…

Да, многое из тайного сделалось нынче явным. А потому наряжена была судная комиссия для исследования преступлений Меншикова. К нему отправили сто двадцать вопросных пунктов по разным возникшим против него обвинениям, и неприятели его (а у него, чудилось, были теперь одни только неприятели, приятелей вовсе не осталось!) злорадствовали:

— Поглядим, каково он повертится! Ежели Бог даст, то не отсидеться ему долго в Раненбургской тиши, отведает плетей или шлиссельбургской сырости, в лучшем случае — сибирских морозцев. Ну а в монастыре не одна Варвара-горбунья окажется; надо думать, и Машка Меншикова клобук примерит, и сестра ее, и мать, и брат!

А что же Петр? Неужели он ни разу не вспомнил о том, кого прежде называл «батюшкой», не попытался вступиться, да хотя бы просто ни разу не пожалел его? Нет, ему было не до того. И вовсе не потому, что голова его разрывалась от государственных дел. Один из иноземных посланников доносил своему правителю: «У императора нет другого занятия, как бегать днем и ночью по улицам в компании царевны Елизаветы и сестры, посещать камергера (Ивана Долгорукого), пажей, поваров и еще Бог знает кого… Кто бы мог поверить, что эти безумцы Долгорукие способствуют всевозможным кутежам, внушая царю привычки последнего русского! Я знаю одну комнату, прилегающую к бильярду, где помощник воспитателя устраивает для него запретные игры. В настоящее время царь ухаживает за женщиной, которая была прислугой у Меншикова, он подарил ей пятьдесят тысяч рублей. Ложатся спать только в семь часов утра!»

В Москве, куда в феврале 1728 года Петр со всем двором прибыл для коронации (уже в том, что она назначена была в старой столице, видно непререкаемое влияние Долгоруких, чему не смог в свое время противиться даже Меншиков), положение ничуть не изменилось, хотя государя должно было остепенить присутствие бабки: царица Евдокия наконец-то встретилась с внуками. Конечно, родственная нежность — немаловажная вещь, однако этих трех людей (Евдокию, Петра и Наталью) объединяла прежде всего ненависть к низвергнутому временщику, которого они теперь считали своим главным супостатом, преувеличивая его влияние на Петра Великого.

Восемь дней после коронации в Москве шли празднества. Город с утра до вечера оглашался колокольным звоном, по вечерам горели потешные огни; в Кремле и в других разных местах Москвы устроены были фонтаны, из которых струились вино и водка.

Манифест по случаю коронации прощал некоторые подушные и штрафные деньги; смягчалось наказание, определенное для некоторых преступников: тех, которых по приговору суда ожидала смертная казнь или ссылка в каторжную работу, повелено было сослать в Сибирь без наказания плетьми. Многие царедворцы произведены были в высшее достоинство или получили новые чины; в их числе Илья Алексеич Казаков получил графский титул, так что теперь князь Федор Долгорукий брал в жены графиню Анну Казакову… Что и говорить, Петр отблагодарил его по-царски! Не коснулось милосердие только одного человека — Александра Данилыча Меншикова.

Впрочем, и он не был забыт.

Друзья Меншикова (а их таки оставалось немало, любивших в зарвавшемся временщике прежнего щедрого, бесстрашного, удалого Алексашку!) хотели воспользоваться царским праздником и выпросить для удаленного князя милости, но взялись за дело неловко и горько ошиблись. Ах, как сокрушался князь Федор, что не знал об сем умысле, не остановил услужливых дураков, которые, по пословице, и впрямь оказались опаснее врага! Но что сделано — то сделано. Через несколько дней после коронации у кремлевских Спасских ворот поднято было подметное письмо, в котором оправдывался Меншиков. Может быть, автор сего письма достиг бы своей цели, если бы просил только милосердия к Меншикову, однако в нем было написано больше обвинений против его врагов, находившихся в царской милости, чем доводов в защиту светлейшего князя. Подметное письмо задевало и Долгоруких, и самого царя. В нем говорилось, что особы, заменившие Меншикова около молодого государя, ведут императора к образу жизни, недостойному царского сана.

Ничего нельзя было сказать хуже! Ничего нельзя было сделать хуже, чем представить Петра глупцом, которым легко помыкают другие, именно потому, что это было правдой. А правда, увы, неугодна царям. Да и кому она вообще нужна?

Начались поиски авторов письма, которое вместо желаемой пользы принесло окончательную опалу бедному изгнаннику. Позже выяснилось, что написал его… духовник царицы Евдокии, подкупленный Ксенией Колычевой, сестрой Дарьи Михайловны Меншиковой! Но выяснилось это куда позже, а пока авторство было приписано Варваре Михайловне Арсеньевой. Так или иначе, письмо достигло прямо противоположной цели, к которой было направлено!

Сестра жены Александра Данилыча для Долгоруких была все равно что сам Меншиков! Они пустили в ход все свое влияние, чтобы окончательно расправиться с поверженным врагом и стереть самую память о нем из головы и сердца Петра. Верховный Тайный Совет уличил светлейшего в участии и составлении подметного письма и приговорил к тяжелой каре: лишив всего имущества, сослать с семейством в Березов, что в Сибири, на реке Оби (вот оно, совпадение с Березаем, когда вспомнились и сбылись пророчества недругов насчет сибирских морозов), а сестру жены Меншикова Варвару Арсеньеву заточить в Сорский женский монастырь в Белозерском уезде и там выдавать ей по полуполтине в день на содержание.

Во исполнение указа Верховного Тайного Совета Меншикова с семейством отправили в Сибирь с особенными приемами жестокости и дикого зверства. Мало казалось того, что у него отняли все состояние, дома, земли, богатства! Когда 16 апреля ограбленного ссыльного вывезли из Раненбурга с семейством в рогожной кибитке, приставы Плещеев и Мельгунов, давши проехать восемь верст, догнали его с воинской командою и приказали выбросить из кибитки все пожитки под предлогом осмотра: не увезли ли ссыльные с собою лишнего. Тогда их обобрали до того, что Александр Данилыч уехал только с тем, что на нем было надето, едва имея белья для перемены, а у его дочерей отняли все сундуки, кроме одного, в который уложили немного теплого платья и материалы для женских работ. Княгиня Дарья Михайловна, ослепшая от слез, отправилась в путь больная и по дороге умерла в Услони, близ Казани. Едва дозволивши мужу и детям похоронить ее (зарыли абы где, выкопав могилу прямо на берегу), ссыльных и десять человек прислуги повезли далее по Каме — в Тобольск, а оттуда в Березов.