Книга Кто по тебе плачет - Юрий Дружков

— В одном уверен, тут обитали очень добрые люди, — сказал я.

— Уж, конечно, веселые, умные… Книги тогда по-ихнему что? Видеокассеты?… Ну да, видеокассеты прошлого… Самые, первые, самые древние. Включи свой ум, свои глаза и все оживет, как на экране. А, может быть, и сильней чем на экране? Как их не беречь…

— Будто мало на свете унылых кассет.

— Значит, я такая нелюбопытная не потому, что мне все до лампочки? Правда?…

* * *

Одна коробка на складе вызывает улыбку и грустные воспоминания. То и другое. Коробка с елочными игрушками.

Я нашел ее случайно, в дальнем закутке, потому что про нее не было записи ни в одной амбарной книге. Словно кто-то привез ее тайком и спрятал до времени. Чудесный клад, огромное сокровище.

Надо будет под Новый год найти елочку. Я видел несколько пушистых не так уж и далеко: стройные, дымчатые…

У нее будет елка.

У них будет елка…

Шестая тетрадь

Начинаю шестую последнюю тетрадь, хотя пятая не закончена. Были в ней чистые две страницы. Ее у меня пока нет, а записать надо…

Голова идет кругом…

С той ночи прошло семеро суток и половина дня, когда…

Мы сидели на скамейке у леса. Она кидала синицам и другим непонятным пичугам тыквенные слегка поджаренные семечки. Стоял необыкновенный переполох. На ближнем дереве на самой длинной ветке поглядывала на разбазаривание ценностей белка, рыжая, как огонек с дымком.

Семечки падали на расчищенную, хорошо утрамбованную площадку. Птахи не вязли как прежде в снегу. Я снова разгреб заваленные дорожки, двери, подходы и все что надо.

Лицо у нее румянилось от легкого мороза. И тут я увидел, как оно побледнело. Еще ничего не осознал, ничего не услышал — увидел, как она побледнела. Потом услышал звук. Резкий, непривычный, забытый. Всё взорвалось: тишина, лес, нервы, жилы в коленках, сердце…

Грохот развеял небо над нами, закачал поляну и лес, башню водокачки. Сдунул мгновенно белку и птиц, оглушая несметной радостью и болью нас двоих.

Над поляной гремел вертолет. Он завис, поднимая сполохи снега, буран очумевшей надежды…

Когда пелена улеглась, раздвинулась медленно дверца, из машины, как с экрана в цветном увеличенном кино, вышел живой человек и, проваливаясь, пошел к нам. За ним еще двое…

Мы не могли шагнуть им навстречу, не могли стоять, не могли бежать, не могли смеяться, говорить.

Голоса незнакомых людей звучали как во сне.

— Где Романцев? — крикнул первый, бултыхаясь в непролазном снегу. — Разве не мог почистить? Рук у него нет? Машин у него нет?

Он выбрался к нам, отряхиваясь, как большой зверь, всем телом, топая валенками. С удивлением посмотрел на женщину. Она держалась на ногах, почти повиснув на мне.

— Как там? Что там? — выдохнула посиневшими губами.

— Где там? — переспросил, непонимающий обыкновенных слов инопланетянин.

— У вас…

— У нас ничего.

— А Москва?

— Что Москва? — не понял живой человек. — На месте Москва… Тут женщина?… Как вы сюда попали? С кем? Вы кто?

Я подхватил ее, начиная злиться.

— А вы кто?

— Академик… — он протянул руку и назвал себя. — Что происходит? Где Романцев?

— Мы не знаем Романцева.

— Как?!. Остальные где?… В лесу палки от лыж. Видно ленточки… Гуляет где-нибудь?

— Мы одни…

— Давно?

— С июня.

— То есть?… Я не понимаю.

— Все лето и осень.

— Какое лето? Какая осень? — почти выкрикнул он. — Позовите еще кого-нибудь… Романцева, не Романцева…

— Мы их не видели.

— Не видели? — Он повернулся к двум спутникам, одетым как пилоты. — Я не сплю? Мы туда прилетели?… Конечно, туда. Куда же еще. Так что происходит? Откуда вы?

— С погибшего самолета. Из леса.

— И кого здесь нашли?

— Никого. Я вам сказал, никого.

— Что?!

— Никого. Ни души. Одни дома, фундаменты, склады…

Я говорил с бестолковым человеком.

— Ну знаете… — Он распахнул шубу. — Или, в самом деле, укачала вертушка или… Мы должны где-нибудь сесть. В конце концов, я… Холодно что-то…

Мы пошли к нашему дому.

— Позвольте! — остановился Академик. — Дом? Кто же строил дом? В июне дом еще не был!

— Он строил, — сказала уставшим голосом женщина.

— Он!?!

Академик смотрел сумасшедшими глазами. Вид у него был ошарашенного, даже напуганного человека. Или растерянного до предела.

— Но людей, вы говорите, нет! Как же так? — снова, повернулся он к пилотам.

* * *

Они разделись. Академик снял мохнатую шапку и стал вдруг носат и крутолоб от лысого темени. Пилоты устроились на диване. Академик почему-то потрогал стены в холле, открыл дверь в кухню, прошел в коридор, заглянул в одну дверь, в другую, вернулся к нам.

— Где же вы спите?

— На втором этаже…

— И все один? — Обвел он руками вокруг себя.

— С машинами.

— Вы строитель?

— Нет.

— И все так вот ладно у вас получилось?

— Не все. Водостоки прошляпил.

— А зачем?

— Что, водостоки?

— Нет, зачем строили?

Объяснить было невозможно. Пилоты, закуривая, глядели на меня с откровенной подозрительностью, а мы никак не могли привыкнуть к чужим голосам, к тому, что вот перед нами другие люди, из большого мира, где все, кажется, нормально… Я посмотрел, как она кутается в платок, связанный буквально вчера, как нетерпеливо слушает, о чем говорят, как волнуется.

— Пожалуйста, не курите.

Они, поискав глазами пепельницы, выкинули сигареты в дверь тамбура.

— Ну, хорошо, — сказал Академик, — мне важно понять, где Романцев, где остальные. Прошу вас, подробнее расскажите.

Он опустился в кресло.

— Извините, мы не были дома с июня. За это время ничего не случилось?

— Где? У вас дома?

— События какие-нибудь?…

— Международные? Футбольные? Какие события?

Но я спрашивал не для себя, для нее.

— На земле. У вас?

— Да все путем… Расскажите мне…

— Летели из Москвы, что-то ударило в самолет, начали падать…