Книга Заговор - Май Цзя

Я вытаращил на нее глаза: я и не думал, что она настолько одержима этой навязчивой идеей! Я возмущенно поднялся и покинул ее квартиру, потому что еще немного, и я мог бы взорваться от злости…

24

Ничего не поделаешь, мне пришлось подать рапорт начальнице Ло о том, что Хуан Ии тайно ходила на задний склон горы навещать Вана. Услышав это, она пришла в ярость:

– Ну куда это годится?! Разве это не отразится на ее работе?

И сразу же вынесла решение: пусть заместитель Чжун, занимающийся административной работой, пошлет людей, чтобы выгнать Вана обратно в его родную провинцию Цзянсу, пусть едет домой.

Это была еще одна моя вина перед Хуан Ии! Если бы Ван остался и Хуан Ии однажды взломала «Возродим былую славу № 1», возможно, в их отношениях наступил бы тот самый благословенный день воссоединения. А теперь Ван поедет домой, где целыми днями будет с женой и детьми, и вероятность счастливого «воссоединения» сильно снизится. Но дело уже было сделано.

Вернусь к моему рассказу. Ван уже уехал, а Хуан Ии по-прежнему пребывала в неведении. В воскресенье она накупила разных подарков, надела свою соломенную шляпу, на руку повесила армейский термос и отправилась на задний склон горы. Я не препятствовал ей и не рассказал правду, пусть идет. Я подумал: «Когда „ткнешься носом в золу», останешься ни с чем, тогда и выкинешь из головы напрасные надежды!»

Но и в четыре часа дня она еще не вернулась назад, а я в этот момент увидел, как сгущаются за окном тучи и как качаются туда-сюда под порывами ветра деревья за окном. Скоро начнется ливень! Я забеспокоился: вдруг с ней что-то случилось? Сразу же вызвал джип и отправился на задний склон искать ее. Когда мы выехали за ворота подразделения 701, начали падать капли дождя диаметром с медную монету. Они стучали по крыше машины так, что она вся наполнилась этим грохотом.

Когда мы добрались до въезда в долину на заднем склоне, джип остановился, так как кончилась дорога. Мы с водителем надели дождевики, выскочили из машины и под проливным дождем зашагали по крутой и опасной извилистой тропинке в направлении свинофермы. И когда все так же, под ливнем, мы перешли через две горные вершины, наконец-таки увидели Хуан Ии – в белоснежном тумане, там, где небо сливается с землей, она брела, спотыкаясь и падая, словно пьяница. Соломенной шляпы на голове не было, она промокла до нитки. Она падала, с трудом поднималась, поднималась и снова падала. Казалось, что она превратилась в человека, чья душа покинула тело, осталась лишь пустая оболочка, скитающаяся под безжалостным дождем.

Я громко закричал, бросился вперед и обнял ее. Она открыла глаза и туманным взглядом посмотрела на меня; ее губы дрогнули, как будто она хотела что-то сказать, но в итоге не смогла вымолвить ни слова и упала в обморок. На лбу у нее была рана, кровь из которой, смешиваясь с дождевой водой, запачкала ее всю с головы до ног. Моя душа была словно объята пламенем, обнимая ее, я крикнул:

– Хуан Ии, очнись! Ии, очнись!

От крика во рту пересохло, к горлу подступили слезы, а она так и не приходила в себя.

Она очнулась лишь в больнице, когда ей зашили рану, сделали укол и поставили капельницу. Стоя у ее больничной кровати и указывая на ее забинтованный лоб, я шутливо произнес:

– Вам наложили два шва, теперь через рану открыта дорога к Небу, это значит, что вам будет благоволить удача!

Хуан Ии бросила на меня холодный взгляд и отвернулась. Я знал, что она сейчас ненавидит меня, но все равно, отбросив стыд, продолжал ее смешить:

– Ии, а вы знаете, кто героически принес вас с гор?

Она мрачно хмыкнула, отвернулась в другую сторону, повернувшись ко мне задом, и закрыла глаза.

Внезапно на душе стало тоскливо, я сел на краешек кровати и, глядя на шумящий за окном мелкий дождик, сказал:

– Ии, когда я сегодня нес вас в горах, то всю дорогу мне хотелось заплакать. Знаете почему? Мне вдруг показалось, что я несу не вас, а свою дочь… Ей в этом году исполняется девять, но я никогда вот так не носил ее на спине, а мне хотелось бы это сделать, исполнить свой отцовский долг. Ии, это – невидимый глазу фронт, линия жизни, гарантирующая безопасность партии и всего государства. И раз мы выбрали этот путь, значит, выбрали жизнь революционеров, то есть отныне все личные интересы, желания, мечты более не важны, все должно быть подчинено нуждам революции! Революция предполагает жертву, предполагает дисциплину, это значит – не должно быть более эгоизма, надо забыть о нем. Только когда отдельные «маленькие Я» вольются в революционное «большое Я», только тогда оно вспыхнет ярким светом и отдаст больше тепла.

Она открыла глаза и попросила не говорить с ней о «великих истинах». А я ответил, что мы тут как раз и говорим о «великих истинах». С негодованием она громко сказала:

– Перестаньте все говорить «мы и вы»! Такое впечатление, что я тут чужая!

Я опешил, а она тем временем продолжала:

– Я – как дерево, долго росла здесь, и теперь можно сказать, что я – дерево подразделения 701. И не надо мне больше разъяснять прописные истины! Скажу вам как есть: код «Возродим былую славу № 1» я обязательно взломаю, но не ради вас. Вы считаете «Возродим былую славу № 1» своим – своей мечтой, своим будущим, но на самом деле «Возродим былую славу № 1» не ваш, а мой, он является доказательством того, какой вы гадкий и отвратительный. Поэтому, как бы вы ни причиняли мне страдания, я не отступлюсь и продолжу работу над ним. Я знаю, о чем вы сейчас думаете: вы совершили плохой поступок и боитесь, что я все брошу и уйду, поэтому и пришли – чтобы присмотреть за мной. В этом нет необходимости. Уходите, я устала, мне нужно отдохнуть, чтобы как можно скорее залечить раны и вернуться к работе.

Я открыл рот, собираясь что-то сказать, но она перебила меня:

– Не надо ничего говорить, берегите силы, уходите. Что должны были, вы уже сделали, и что не должны – тоже. А мне остается только то, что следует сделать, и я приложу к этому все усилия, можете быть спокойны.

– Я спокоен…

Она с холодной усмешкой снова перебила меня:

– Вы можете успокоиться, но жить спокойно не сможете, потому что и в общении с людьми, и в работе у вас нет жалости в сердце, вы слишком жестокий!

Я хотел было объяснить ей, но она печально оборвала меня на полуслове:

– Не надо ничего говорить, занимайтесь своими делами, а я буду говорить то, что считаю нужным, не надо объяснений. Я все сказала, вы можете идти.

Мне не оставалось ничего иного, кроме как удрученно выйти из палаты.

В тот вечер после возвращения домой я сел посреди комнаты и долго в молчании смотрел на «посмертную» фотографию Сяо Юй. Я задумался: не слишком ли несправедливо я поступил по отношению к Хуан Ии? Сяо Юй смотрела на меня с фотографии искренним взглядом, в котором скрывалась тайна, известная лишь нам двоим. Я обнимал ее портрет, и сердце мое было разбито.