Книга Великие Моголы. Потомки Чингисхана и Тамерлана - Бембер Гаскойн

Правда об Аурангзебе находится где-то между двумя этими суждениями. Он является нам из своих писем – сухой, напыщенный, полный условных религиозных принципов – как человек, почти лишенный воображения и необычайно приверженный букве закона, хотя следует добавить, что сама эта приверженность расценивается как добродетель многими правоверными мусульманами (один из его собственных историков восторженно отмечал, что император «замечателен в своей непоколебимой привязанности к вере»). К тому же он с его стойким желанием избегать снисходительности к себе самому и всяческой рисовки кажется человеком в значительной мере сосредоточенным на спасении собственной души. Его меры отражают внутренний пуританизм, как личный, так и общественный. Он не продолжил утренние появления императора на джхароке, так как это отдавало обожествлением человека; в 1668 году он запретил, предположительно из того же смирения, написание какой бы то ни было истории своего правления; музыка была запрещена при дворе, так же как по-женски изысканная одежда, и когда один из придворных явился как-то в слишком длинном и красивом одеянии, ему пришлось перенести немалое ущемление достоинства: прямо в присутствии императора ему ножницами укоротили подол. Алкоголь был, разумеется, под запретом, а выращивание конопли, или бханджа, как ее называли в Индии, объявлено незаконным по всей империи.

Чрезмерным и смешным проявлением одержимости буквой закона представляется фирман от 1669 года о правилах выращивания фиников и миндаля, культур, имевших большое значение для сельского хозяйства арабских стран и потому упоминаемых в Коране, но в Индии известных разве что понаслышке; столь же неуместно настойчивое намерение Аурангзеба вернуться к мусульманскому лунному календарю для сбора налогов, хотя, как признавал современный Аурангзебу историк, «математики, астрономы и люди, изучавшие историю, знают, что созревание хлебных злаков и плодов в разные времена года исчисляется по солнечному обороту и не может быть определено по году лунному».

Но наиболее пагубной стороной ортодоксии Аурангзеба было введение строгих ограничений для индусов, санкционированных законом ислама по отношению к неверным, но вряд ли разумных в пределах Индии с ее обстоятельствами. В качестве наиболее существенных можно привести два примера: во-первых, попытку провести в жизнь закон, запрещающий строительство новых индуистских храмов и предписывающий разрушение тех, которые были построены недавно, а во-вторых, восстановление в 1679 году уже упомянутой нами ранее джизии, то есть налога, якобы представляющего собой возмещение со стороны неверных в уплату за то, что правоверные обеспечивают им военную защиту. Эти поборы были отменены Акбаром ровно сто лет назад.

Ортодоксальность Аурангзеба несомненно была результатом его религиозных убеждений, но она приносила ему определенные выгоды: к примеру, обеспечила столь необходимые ему оправдание его действий и поддержку во время военной борьбы за престол. Отправляясь уничтожать вольнодумца Дару, слишком сильно напоминавшего об Акбаре, Аурангзеб своей волей развязывал сдерживаемые до поры до времени неудовлетворенность и враждебность, испытываемые ортодоксальными улемами с тех самых времен, когда Акбар без каких-либо колебаний перестал с ними считаться. Любой фанатизм, если дать ему волю, очень трудно обуздать, и невозможно определить, насколько Аурангзеб был лично ответствен за многие мелкие акты дискриминации, применявшейся по отношению к индусам во время его правления. Его апологеты утверждают, что он не был сторонником дискриминации в чисто бытовых, мирских делах (при этом они опираются главным образом на приписываемое Аурангзебу высказывание: «Какое отношение имеют земные дела к религии? И какой смысл смешивать вопросы управления государством с фанатизмом? Для вас существует ваша вера, а для меня – моя»); они заверяют также, что вспышка осквернения индуистских храмов мусульманами, а мусульманских мечетей индуистами во время его правления была по преимуществу выражением пустившей в обществе глубокие корни взаимной вражды, а не прямым результатом заявлений императора. Враждебность несомненно имела место, точно так же как она имела место в ортодоксальном кругу Бадавни при Акбаре. Однако политика Акбара, бесспорно, препятствовала ее широкому распространению. И только при императоре, готовом ввести и узаконить строжайшие предписания ислама, враждебность эта, так сказать, вырвалась на свободу. Именно по причине полной противоположности позиций Акбара и Аурангзеба, прадеда и правнука, каждый из которых правил Индией в течение полувека, они и остались двумя Великими Моголами, вызывающими взаимно противоположные суждения о себе. Для большинства индусов Акбар – величайший из мусульманских императоров Индии, Аурангзеб же – наихудший из них, для мусульман все наоборот. Для стороннего наблюдателя почти несомненно, что путь Акбара был верным. Кому-то строгая вера Аурангзеба может показаться оправданием его политики, но даже и в таком случае вряд ли вызовет восхищение его характер. Акбар расшатал основы мусульманской общины, исходя из осознания того, что Индия – страна не исламская; Аурангзеб ослабил Индию, исходя из того, что она таковою является.

Для моголов наиболее вредоносным практическим результатом позиции Аурангзеба оказался его бессмысленный конфликт с Раджастханом в 1679 году. В прошедшем столетии предшественники Аурангзеба пришли к разумному решению о дружественном союзе с сильными индийскими княжествами Раджастхана. Раджи пользовались полной внутренней автономией, признавая Великого Могола своим императором. Преимущества этого союза включали среди прочих мир в области, жизненно важной для могольских коммуникаций, и сильный контингент раджпутов на службе в армии моголов. Это соглашение действовало вполне удовлетворительно, когда Аурангзеб в 1679 году вдруг захотел овладеть Марваром, притом что в этот момент он уже вынужден был уделять внимание сразу двум привычно неспокойным районам – северо-западной границе и Декану. Непосредственной причиной такого решения послужил старый перебежчик Джасвант Сингх, но на сей раз он не совершил обычного греха, а попросту умер, будучи по назначению Аурангзеба начальником сторожевой заставы к югу от Кабула, умер, не оставив законного наследника своего трона махараджи Марвара. Для Аурангзеба было бы вполне нормальной процедурой назначить наследником престола кого-то из членов семьи, но проблема неожиданно осложнилась тем, что одна из вдов Джасванта Сингха родила уже после смерти мужа сына, Аджита Сингха. Однако Аурангзеб пренебрег бесспорными правами этого царевича – он предложил привезти его в свой гарем с тем, чтобы осыпать милостями в дальнейшем, а в Марвар направил армию, которая быстро захватила провинцию, вызвав ненависть местного населения разрушением множества храмов на пути своего следования. Причем столь быстрое завоевание Марвара неизбежно втянуло в столкновение правителя соседнего Мевара из династии Рана.

История Мевара в предыдущее столетие являла собой блестящую иллюстрацию политики Моголов. Старейшая из раджпутеких династий успешно противостояла Акбару, но вынуждена была согласиться на определенные условия при Джахангире. С тех пор специфическая форма относительной лояльности, к выгоде обеих сторон, существовала без особых осложнений. Рана числился вассалом Великого Могола, но императоры избегали настаивать на тех условиях подобного статуса, которые ущемили бы его достоинство; от Раны не требовалось, чтобы он лично являлся ко двору, а меварских царевен не забирали в императорский гарем. Рана в свою очередь соблюдал свою часть договора, повторяя при необходимости формальные изъявления лояльности и не совершая действий, направленных во вред империи. То было идеальное соглашение между двумя властителями, вождями двух главных общин, и ни тот ни другой не были обязаны защищать союзника; Великий Могол был слишком силен, а Рана слишком хорошо защищен пустынями и горами, окружающими его территорию.