Книга Московские истории - Нильс Хаген

Я посмотрел на нее, вспомнил про «генетическую память» и понял – она и вправду чувствует. Я сел на стул и спросил:

– Ари, что это за примета такая у вас – ребенка нельзя называть именем родителя?

Она покачала Нильса, отнесла в комнату, положила в кроватку, включила карусельку с погремушками – заиграла мелодия «У Мери есть барашек» – и вернулась.

– Ни, это все глупости. Нет никакой приметы.

– Ну а все же?

– Понимаешь… в старину считалось, что если отца и маленького некрещеного сына зовут одним именем, то черт не увидит младенца, а крещеный отец сумеет отбиться от нечистого – крестом и молитвой.

– Добрым словом и пистолетом… – пробормотал я. – И в чем подвох?

– В том, что, когда младенца крестили и за ним сохранялось имя отца, Бог… ну, он забирал «лишнего» на небеса. – Арита потупилась. – Но это все суеверия, предрассудки и неправда!

– Ясно…

– Что тебе ясно? – вдруг взвилась Арита. – Я люблю тебя, я люблю его – я вас обоих люблю, больше жизни, понимаешь?! А ты… ты даже не хочешь рассказать мне, что происходит!

* * *

…Конечно, я рассказал ей все: и про Петра с Владимиром и Альбертом, и про серого пиджака, и про эфэсбэшников, и про «новую схему».

И про то решение, которое принял.

– Значит, мы будем прятаться, пока ты… пока вы… Нильс, ты с ума сошел! Это же ФСБ!

– Это бандиты, которые прикрываются своими корочками, – твердо сказал я. – Их все боятся по старой памяти, и они обнаглели от своей безнаказанности. Петр меня поддержал, кстати. Как там у Киплинга? Мы принимаем бой!

– Ты что, уже и Петру позвонил? – ахнула Арита и выдала фразу, которую я от нее никак не ожидал: – Ты понимаешь, что твой телефон у них на прослушке? Они все знают!

– Ничего они не знают, – успокоил я любимую. – Я хоть и датчанин, но давно живу в России и кое-чему научился. С Петром мы общались на «быстром форуме», есть такие сервера в Интернете. Создаешь форум по интересам, приглашаешь нужного человека ссылкой, говоришь в привате, потом стираешь все и сносишь форум. Наверное, программа PRISM, о которой рассказывал Эдвард Сноуден, и может отследить такую переписку, но я уверен на сто процентов, что эти… – я кивнул на окно, – не сотрудничают с Агентством национальной безопасности Соединенных Штатов Америки. Так что не волнуйся, все конспиративные моменты соблюдены. И будут соблюдаться впредь. А теперь давайте одеваться – надо ехать. И никому ни полслова!

Арита встала в дверях и долго-долго смотрела на меня. Потом подошла, поцеловала и прошептала на ухо:

– Дурак, как же я тебя люблю…

Машина, «левая кара», как выразился в нашей ночной переписке Петр, ждала во дворе. Я даже не особо удивился, увидев темно-вишневый цвет и прямоугольные фары. «Классика» до сих пор оставалась в Москве одним из самых массовых автомобилей. Водитель, естественно, был другой – молодой парень с татуировкой паука, выползающего из-под воротника рубашки на шею. Он весело поздоровался, помог загрузить чемоданы и громко, так, чтобы услышали не только старушки на скамеечке у подъезда, но и дворники-киргизы в дальнем конце двора, сказал:

– Три часа до самолета! Будем гнать!

Мы сели в машину. Арита устроила Нильса-младшего на руках, величественно скомандовала:

– Поехали!

– Спасибо, что разрешили, – рассмеялся арахнофил. – Музыку включить?

– Давайте, – позволила Арита.

Машина выехала со двора и влилась в поток автомобилей на Садовом кольце. Если бы из динамиков полились «Черные глаза», я бы ничуть не удивился, но водитель включил какой-то жуткий русский рэп:

Если добро побеждает зло – не брехня,

То пожелай мне доброго дня.

Если нары жесткие, как говорят ребятки,

То пожелай мне мягкой посадки.

Плюю кровью, усечка над бровью,

Пожелай мне здоровья,

Пуля в затылок – упал на песочек,

Пожелай мне спокойной ночи.

Тут на ладони что-то есть, кажись,

Так нагадай мне долгую жизнь

И не говори, что будут преследовать власти.

Скажи, что будет преследовать счастье.

А у меня каждый что-то берет:

Кто-то в долг, кто-то в рот.

Колония забрала детство, сменив интерьер,

Но никто еще не брал пример.

И я жду чуда в режиме Хатико,

И все твои движения для меня статика.

Если сложение – просто математика,

Тогда мы сложим оружие с братиком.

Я вроде думал решить все добром,

Но столовый прибор под ребром.

И наша смерть будет выгодна, бро, —

Не только для похоронных бюро.

А я буду честным предельно,

Даже там, где лжи до*уя.

И пусть этот паспорт – поддельный,

Но фотография тут моя[23].

– В-выключи! – взвизгнула Арита. Маленький Нильс заплакал.

– Извините, – пробормотал водитель, повернул регулятор громкости магнитолы. Стало тихо.

Мы промчались по Садовому до Краснопролетарской, свернули в мешанину Тверских-Ямских, по диагонали, изображая страшную торопливость, протолкались через пробку, заехали в переулок, где в арке стояла точно такая же машина, в которой, помимо водителя, сидели двое – мужчина и женщина с детской переноской в руках.

– Быстро, быстро, давай! – заторопили нас водители обеих «классик».

– У них что, и номера одинаковые? – удивилась Арита, пересаживаясь в другую машину.

– И даже номера двигателей, – подмигнул ей арахнофил, но, заметив мое вытянувшееся лицо, согнал с лица улыбку. – Шучу, шучу, разные, конечно. Ну все, удачи!

– И вам, – кивнула из салона Арита.

Люди, которые должны были изображать нас, за все это время не произнесли ни слова. Они сели к арахнофилу, заиграл рэп, и машина умчалась в аэропорт, а наш новый водитель, суровый мужчина лет сорока пяти, сдал задом во двор, выключил двигатель и, посмотрев через плечо на хнычущего Нильса-младшего, спросил:

– Может, перепеленать надо? Давайте я спинку опущу и выйду.

– Нет, все в порядке. Ему просто тесно в переноске, – ответила Арита. – Мы скоро поедем?

– Через пятнадцать минут. Тогда они снимут общее наблюдение с района и поведут ту машину дальше.

– Откуда вы знаете? – спросил я.

– Оттуда… – усмехнулся водитель. – Высшая школа КГБ, она одна в Союзе была.

Через пятнадцать минут – секунда в секунду – мы выехали из двора и поехали через всю Москву на юг. Прошло минут сорок, прежде чем нам удалось выбраться из толчеи автомобилей за пределы Третьего транспортного кольца, где стало немного посвободнее. Тут позвонил Петр – водителю, разумеется. Тот передал трубку мне.