Книга День гнева. Принц и паломница - Мэри Стюарт

Мордред отпустил его. Подобрав платье рыцаря, он ткнул всю охапку ему в руки.

— Вот, одевайся и уходи. Оставаясь здесь, ты ничего не добьешься. Даже будь он сейчас способен сражаться, монастырь не место для поединка, и ты это знаешь. — Он наклонился, подобрал брошенный меч Гахериса, потом, взяв Ламорака за локоть, потянул рыцаря к двери опочивальни: — Пройдем отсюда, пока он не очнулся. Дело сделано, в наших силах лишь помешать безумцу натворить еще худших дел.

Женщины во внешнем покое еще спали. Когда Мордред затворял дверь и закладывал засов, монахиня шевельнулась во сне и пробормотала что-то, в чем можно было разобрать вопрос: «Госпожа?», а потом снова заснула. Двое мужчин застыли, прислушиваясь. Ни звука, ни шороха. Кричала Моргауза недолго, и ее криков за толстыми стенами и закрытыми дверьми никто не услышал.

Ламорак теперь обрел самообладанье. Он все еще был очень бледен, вид у него был больной и затравленный, но он не сделал попытки спорить с Мордредом и начал быстро одеваться, лишь изредка бросая взгляды на запертую дверь страшного покоя.

— Разумеется, мне придется его убить, — едва ворочая языком, произнес он.

— Но не здесь, — холодно ответил Мордред. — До сих пор ты не совершил ничего, в чем мог бы тебя обвинить мужчина. Король и без твоего вмешательства будет немало разгневан свершившимся скандалом. Так что послушай моего совета и уезжай поскорей. Что ты предпримешь потом, твое дело.

Ламорак, перепоясываясь перевязью, коротко поднял глаза.

— Что ты собираешься делать?

— Помочь тебе выбраться отсюда, выпроводить Гахериса, а потом доложить о случившемся королю. Не думаю, что теперь это имеет значение, но надо думать, что ее рассказ о том, что она при смерти, — чистой воды вымысел?

— Да. Она хотела видеть короля и умолять его о том, чтобы он выпустил ее из заточенья, — ответил Ламорак, а потом совсем тихо добавил: — Я собирался жениться на ней. Я любил ее, а она меня. Я обещал, что сам поговорю с ним завтра… сегодня… Конечно, Артур выпустил бы отсюда мою жену и позволил бы ей снова жить на свободе?

Мордред промолчал. «Еще одно слепое орудие, — думал он. — Некогда я был ей пропуском к власти, а теперь этот человек, несчастный легковерный глупец, был ей дорогой к свободе. Ну что ж, теперь ее больше нет, и едва ли король станет горько оплакивать ее, но в смерти, как в жизни, она разрушит мир людей, окружавших ее».

— Ты знаешь, что король уже послал за Гавейном и остальными двумя? — только и спросил он.

— Да. Что они сделают? Что здесь произойдет? — Ламорак вновь бросил взгляд на дверь.

— С Гахерисом? Кто знает? Что до тебя… Я сказал, тебя не в чем упрекнуть. Но винить они станут тебя, в этом можешь не сомневаться. И, зная их характер, вполне вероятно, что они попытаются убить и Гахериса. Похоть и убийство они предпочитают не выносить на люди.

Эти слова, сказанные сухим, как растертые пряности, тоном, заставили Ламорака, несмотря на все его горе и ярость, вскинуть глаза на молодого человека. Медленно, словно сделал для себя новое и неожиданное открытие, он произнес:

— Ты, но ведь ты же один из них. Ее собственный сын. А говоришь ты так, как будто… как будто…

— Я не такой, как они, — отрезал Мордред. — Вот, возьми свой плащ. Нет, кровь на нем моя, не беспокойся. Гахерис поранил мне руку кинжалом. А теперь, во имя богини, поезжай, предоставь его мне.

— Что ты станешь делать?

— Запру опочивальню, так чтобы от воплей женщин, когда они проснутся, стены тут не попадали, и уведу Гахериса тем же путем, каким он сюда пришел. Ты ведь сам, разумеется, вошел через главные ворота? Страже известно, что ты еще здесь?.

— Нет, я уехал после аудиенции, а потом… Я знаю лазейку. Она оставляла окно открытым, когда знала…

— Да, конечно. Но тогда к чему утруждаться?..

Он собирался спросить, к чему утруждаться, подливая сонное снадобье в питье женщин, но потом сообразил, что в силу обстоятельств королеве приходилось скрывать свои любовные похождения от матери-настоятельницы. Едва ли кто-нибудь мог ожидать, что христианские затворницы станут им потворствовать.

— Разумеется, мне придется оставить двор, — говорил тем временем Ламорак. — Ты расскажешь королю…

— Я подробно изложу ему все, что здесь произошло. Не думаю, что король станет винить тебя. Но ты поступишь благоразумно, если будешь держаться подальше, пока Гавейн и остальные не успокоятся. Удачи и бог в помощь.

Бросив прощальный взгляд на дверь опочивальни, Ламорак покинул внешний покой. А Мордред, внимательно оглядев спящих женщин, прислонил окровавленный меч Гахериса в углу, так что от глаз его скрывало откидное сиденье, а потом вернулся в королевину опочивальню и закрыл за собой дверь.

* * *

Гахерис, как он сразу увидел, поднялся на ноги, но покачивался, будто пьяный, и с отсутствующим видом оглядывал все вокруг себя, словно искал что-то позабытое.

Взяв его за плечи, Мордред потянул покорного Гахериса прочь от кровати и, поддернув на ходу одеяло, накрыл им бездыханное тело. Гахерис, безучастный, словно человек, ходящий во сне, позволил вывести себя из опочивальни.

Во внешнем покое, глядя на закрытую дверь, Гахерис впервые заговорил:

— Мордред. Я поступил правильно. — Язык у него заплетался, и слова давались ему с трудом. — Правильно было убить ее. Она была мне матерью, но она была королева и творить такое… навлекать стыд на нас и на весь наш род… Никто не может отказать мне в этом праве, никто, даже Гавейн. А когда я убью Ламорака… Это ведь был Ламорак? Ее… мужчина?

— Я не видел, кто это был. Он схватил свое платье и был таков.

— И ты не пытался его задержать? Тебе следовало убить его.

— Да, ради любви Гекаты!!! — не выдержал Мордред. — Прибереги силы на потом. Послушай, мне кажется, я слышал шаги. Вполне возможно, сейчас время заутрени. Мимо может пройти кто угодно.

Это была неправда, но зато сослужило свою службу и заставило Гахериса очнуться. Он бросил по сторонам удивленный взгляд, словно только теперь осознал, в каком погибельном положении оказался, и резко спросил:

— Где мой меч?

Достав из укромного угла окровавленный клинок, Мордред показал его Гахерису.

— Отдам тебе его, когда будем за стенами. Пошли. Я видел, где ты оставил своего коня. Скорей.

Они уже проходили садом, когда Гахерис заговорил вновь. Он все еще не мог вырваться из замкнутого круга вины и мучительных вопросов.

— Этот человек. Ламорак. Я знаю, кто это был, и ты тоже это знаешь. Ты окликнул его по имени. Не пытайся выгородить его. Это — Артуров человек, один из его Соратников. Его тоже следует убить, и я это сделаю. Но она, она возлегла с таким… — Он захлебнулся словами, потом продолжил: — Она однажды говорила о нем со мной. О Ламораке. Она сказала, что он убил нашего отца короля Лота и что она его ненавидит. Она солгала. Мне. Мне.