Книга Британская империя. Разделяй и властвуй! - Джон Роберт Сили

Так сложились дела к нашему времени, но англичане были долго не уверены в том, что они сложатся так. В истории британской Индии есть две в высшей степени интересные главы; я готов, пожалуй, сказать, что во всей истории мира нет глав более поучительных. В этих главах мы узнаем, во-первых, каким образом было предотвращено вредное влияние Индии на Англию и, во-вторых, каким образом европейская цивилизация, после долгого промедления и колебания, стала оказывать решительное влияние на Индию. Первая глава хронологически относится к первой половине царствования Георга III, к тому бурному переходному периоду в истории Англии, когда она проиграла Америку и выиграла Индию. Эта глава обнимает великие подвиги Клайва и Уоррена Гестингса и окончание борьбы, отмеченное началом правления лорда Корнваллиса в 1785 году. Вторая глава обнимает приблизительно первые 40 лет девятнадцатого столетия и заканчивается генерал-губернаторством лорда Уильяма Бентинка (Lord William Bentinck).[131]Лорд Корнваллис и лорд Бентинк были двумя великими законодателями, наследниками Гестингса, точно так же, как лорд Уэльзли (Wellesley), лорд Гестингс и лорд Дальгаузи (Dalhousy) были великими победителями, наследниками Клайва; а когда мы рассматриваем, как это делаем теперь, прогресс цивилизации в империи, то великие законодатели, естественно, требуют с нашей стороны большого внимания.

Рассмотрим прежде, какое воздействие со стороны Индии угрожало Англии и каким образом эта опасность была предотвращена. Литература семидесятых и восьмидесятых годов восемнадцатого столетия полна тревоги, которая сильнее всего выразилась в речах Бёрка (Burke) против Уоррена Гестингса. Англия внезапно окунулась в бездну индусской политики. Англичане делались министрами финансов или полководцами наемных войск мусульманских навабов и возвращались обратно в Англию с добычей, приобретенной неведомо как. Отсюда возникали две опасности: во-первых, могла последовать порча английских нравов, ибо, даже при наиболее благосклонном взгляде на индусские нравы, нельзя не согласиться, что политика восемнадцатого столетия в Индии отличалась крайней испорченностью; во-вторых, разбогатевшие авантюристы, возвратившись в Англию и вступив в английскую политическую жизнь с понятиями, сложившимися в Азии, могли поколебать равновесие конституции. Этого можно было особенно опасаться при старой избирательной системе, допускавшей продажу мест в парламенте. Кроме того, в то время, когда правительство получало главную свою силу от продажи государственных мест, можно было опасаться, что одна из борющихся партий овладеет громадным патронажем Индии, который, кому бы он ни достался, королю или партии вигов, наверно, дал бы ее обладателю верховную власть в государстве.

Чтобы показать вам, как велики были опасения передовых людей, я прочту отрывок из предложения Уильяма Питта в пользу парламентской реформы в 1782 году. Он сказал: «Законы наши ревниво предусмотрели, чтобы ни один иностранец не мог иметь голоса при выборе парламентского кандидата; а между тем мы теперь видим, что иностранные князья не только подают голоса, – они покупают места в этой палате и посылают своих агентов восседать здесь в виде представителей нации. Всякому ясно, на что я намекаю. Среди нас сидят представители раджи танжорского и наваба аркотского, представители мелких восточных деспотов, и это все знают, об этом равнодушно говорят друг другу в обществе; и в чужих краях наш позор не скрывается: он совершается среди бела дня, он сделался слишком обычным явлением, чтобы возбуждать удивление. Мы не придаем значения тому, что некоторые избиратели Великобритании прибавили измену к своей деморализации и вероломно продали свое право голоса иностранным державам; что некоторые члены нашего сената находятся в подчинении у отдаленного тирана; что наши сенаторы не являются больше представителями британской добродетели, а представителями пороков и развращенности востока».

Крупными событиями этой борьбы были: падение коалиционного министерства на почве индийского билля Фокса и принятие индийского билля Питта, отдача под суд Уоррена Гестингса, принятие генерал-губернаторства лордом Корнваллисом и административная реформа, проведенная им в Индии.[132]Я лишь слегка касаюсь этих великих событий, чтобы отметить их значение и указать на вызванные ими последствия. Если бы я мог войти в подробности, я показал бы, что было много неверного в шумных возражениях против индийского билля Фокса и что было много несправедливой жестокости в нападениях на Гестингса. Я мог бы также отнестись критически к двойной системе, введенной индийским биллем Питта. Но при более широком взгляде на вещи я должен сказать, что грозившие Англии опасности были успешно отклонены, что лорд Корнваллис заслужил благодарность, а Эдмунд Бёрк – бессмертную славу. Пятно деморализации как бы по мановению волшебства исчезло из администрации Компании под управлением лорда Корнваллиса; генерал-губернаторам был дан урок, который никогда ими не забудется, и политическая опасность от связи с Индией миновала.

Англия порвала сети, грозившие опутать ее. Но сохранила ли она, освободившись от влияния Индии, право влиять на нее? Англичане не могли не замечать громадного различия между их цивилизацией и цивилизацией Индии; они сами не могут не предпочитать свою собственную, но, спрашивается, имеют ли они право навязывать свои взгляды туземцам? У них свое христианство, свои собственные взгляды на философию, историю и науку; но не обязаны ли они, по молчаливому соглашению с туземцами, держать все это при себе? Таков был первоначальный взгляд: тогда не допускалось и мысли, что Англии суждено играть роль Рима для ее империи. Отнюдь нет! Она должна отложить в сторону свою цивилизацию и управлять Индией согласно индийским понятиям. Этот взгляд был тем привлекательнее, что перед первыми поколениями англо-индийцев открывался новый и таинственный мир санскритской учености. Они находились под обаянием древнейшей философии и фантастической истории; они были, так сказать, браминизованы и не хотели допустить в свой волшебный восточный круг ни христианства, ни какого-либо другого западного учения.

За неимением времени, я могу в этой лекции лишь указать, как англичане постепенно отказались от такого взгляда и смело выступили учителями и цивилизаторами. Перемена началась в 1813 году, когда, при возобновлении хартии Компании, была ассигнована сумма для возрождения учености в Индии и для введения там полезных искусств и наук. Относительно осуществления этого постановления «Комитет по образованию» спорил целых двадцать лет. Должны ли англичане руководствоваться собственными взглядами или должны понимать ученость и науку в восточном смысле? Должны ли они учить население санскриту и арабскому языку или английскому?

Прения закончились при лорде Уильяме Бентинке в 1835 году, и, по замечательной случайности, в них тогда принимал участие знаменитый человек, который придал им блеск и сам прославился ими. Доклад Маколея решил вопрос в пользу английского языка. Вы можете изучить этот вопрос по его докладу или по книге сэра Тревелиана (sir С. Trevelyan) об образовании в Индии. Но заметьте, какая была сделана странная ошибка: вопрос обсуждался так, словно выбор должен был стоять обязательно между преподаванием санскритского и арабского языков, с одной стороны, и английского – с другой. Все эти языки равно чужды массам населения: арабский и английский – чужеземные языки, а санскритский для индусов – то же, что латинский для европейцев. Это – первоначальный язык, из которого образовались главные разговорные языки, но это – мертвый язык; он сделался мертвым языком гораздо раньше, чем латинский, так как он перестал быть разговорным языком еще в третьем столетии до нашей эры. Громадное большинство известных санскритских поэм, философских и теологических сочинений было написано искусственно, благодаря учености, подобно тому, как были написаны латинские поэмы Виды и Санназаро.[133]Устранить санскритский язык Маколею было легко: стоило только указать на то, что английская поэзия по меньшей мере столь же хороша, а философия, история и наука – гораздо лучше. Но зачем было ограничиваться выбором между мертвыми языками? Неужели Маколей действительно воображал, что возможно научить английскому языку двести пятьдесят миллионов азиатского населения? Вероятно, он этого не думал, а имел в виду только создание небольшого ученого класса. Я думаю также, что его собственное классическое образование вселило в нем убеждение о необходимости для образования мертвого языка. Но если Индия действительно должна быть просвещена, то, очевидно, сделать это надо не посредством санскритского или английского языка, а посредством местных наречий индустани, бенгали и т. п. Маколей, смутно сознавая, что эти наречия слишком грубы, чтобы сделаться носителями науки и философии, почти отказывается принимать их в соображение, а между тем все его доводы в пользу английского языка сравнительно с этими наречиями были бы бессильны.