Книга Плененная Иудея. Мгновения чужого времени - Лариса Склярук

– Ему был всего год. Он что, болел?

– Нет, – отрицательно покачал головой Исроэль, неприятно впиваясь глазами в лицо Кароля, – его убили во время погрома. – И, видимо не найдя в лице брата ни искры промелькнувших воспоминаний, безнадежно устало закончил: – Вырвали у мамы из рук и… выбросили в окно.

У Кароля защемило сердце.

– Все, хватит, – грубее, чем хотел, сказал он, – уйдем отсюда.

Покинув тишину и прохладу кладбища, молодые люди не спеша двинулись по кварталу. Улицы квартала не были прямыми. Они петляли, неожиданно заворачивали, пересекались, образуя маленькие площади, соединялись проулками и проходами. Сущий лабиринт.

Философская грусть, которая овладевает нами на любом кладбище, затем хождение по убогим улочкам гетто привели Кароля в далеко не радужное настроение. Он совсем приуныл, в задумчивости крутил на пальце кольцо, все более склоняясь к решению его распилить.

Почти на всех улицах вторые этажи выступали над первыми, но в этом выкрашенном желтой краской деревянном доме второй этаж выбежал так далеко, словно хотел прижаться к балконам на противоположной стороне улицы.

И благоразумный хозяин подставил под безобразно выскочивший этаж два толстых, грубо обтесанных столба.

С интересом разглядывая это довольно уродливое произведение средневекового домостроения, Кароль остановился, раздумывая, а не опасно ли проходить под повисшим этажом и выдержат ли столбы.

И тут темно-коричневая дверь нелепого дома открылась и из нее на улицу неторопливо вышла женщина с приветливо улыбающимся лицом. На головном покрывале женщины, скрывающем волосы, были нашиты две полоски – белая и голубая. В руках она держала плетеную корзинку, с какой ходили за покупками.

А следом за женщиной легкой птичкой, чуть взметнув кружевные юбки, выпорхнула Сара.

И мир вокруг Кароля в тот же миг поменялся. Нелепый дом словно посветлел и стал казаться даже интересным. Испарился преследующий Кароля затхлый запах кладбища. В воздухе поплыл аромат фиалок. Исчезло намерение распилить кольцо. Зачем? Для чего? В общем, забыв обо всем на свете, Кароль смотрел в тонкое лицо, светившееся матовой бледностью, в большие глаза с приподнятыми, как у лани, к вискам уголками и молчал.

Глаза девушки казались теплым бархатом, когда она опускала густые ресницы, или сверкающими агатами, когда Сара доверчиво распахивала их навстречу говорящему. Ее юное лицо было полно нежной ласковости, трепетной доверчивости и необыкновенной чарующей женственности.

В руках у девушки была книга в немного потертом кожаном переплете. Исроэль тут же потянулся к книге, стал перелистывать тяжелые страницы, что-то говорить о достоинствах поэта. Разговаривая, Сара изредка смотрела на Кароля своими яркими глазами, словно приглашая принять участие в беседе. Но Кароль упорно молчал, не сводя с девушки глаз.

«Я офицер или подросток? – негодовал он на себя. – Почему я так теряюсь в присутствии этой девушки, почти девочки, ведь ей вряд ли больше пятнадцати? Мой бог! Да я влюблен».

Наконец, решив, что молчать невежливо, он заставил себя открыть рот и выговорил пылко, но не совсем к месту:

– Ты не только прекрасна, но еще и умна.

Наступило молчание. Мама чуть недоуменно подняла брови. Исроэль застыл на полуслове с открытым ртом. Кароль почувствовал, что глупо краснеет, и подумал: «Откуда я знаю, что говорили невестам в семнадцатом веке?»

И тут Сара показала, что она не только красива, умна, но обладает еще и чуткостью. Мягко улыбнувшись, она пришла на помощь:

– Мне показалось, Кароль, что ты, задумавшись, не слышал, о чем мы говорили. Позволь уточнить: речь шла о Моше бен Эзра. Помнится, ты восхищался им.

– Я? – спросил Кароль, и глаза его заметались. Он в жизни не слышал это имя.

– Кароль очень высоко ценит, – быстро вмешался Исроэль и добавил с объясняющим нажимом в голосе: – Этого замечательного поэта двенадцатого века.

– Двенадцатого?! – ужаснулся Кароль. – Ну да, ценю, – поспешно-покорно проговорил он.

Чуть изумленно улыбаясь, Сара быстро взглянула на Кароля.

– Прошлый раз ты прочел мне вот это. – Сара чуть наклонила вниз голову, вспоминая, затем взмахнула ресницами, устремила взгляд вдаль и прочла напевно и грустно:

Я мир узнал до самой сердцевины,

Прошел последним из его путей,

Орлом взлетал на горные вершины,

А нынче я – среди лесных зверей.

Блуждаю я от моря и до моря,

Где мир лежит в печали и золе,

И нет мне утешения от горя,

И нету мне покоя на земле.

«Я это читал?!» – вопрос был готов слететь у Кароля с языка, но он вовремя его прикусил. Когда, распрощавшись, Сара с матерью пошли вдоль улицы, Кароль все стоял, все смотрел вслед легкой фигурке.

– Вечно эти поэты в печали, – проворчал он, показывая свое полное пренебрежение поэзией.

– Моше бен Эзра было о чем страдать, – не принял легкого тона Исроэль. – Когда его дом в Андалусии разгромили, он отправился странствовать по Испании, одинокий и бесприютный, тоскуя по потерянной возлюбленной.

«Они, наверное, впитывают понятия „погром“ и „изгнание“ с молоком матери», – неожиданно для себя подумал Кароль.

После ужина Кароль постарался незаметно выскользнуть из дома. Если слово «незаметно» вообще подходит к жизни в еврейском квартале. Тихо двигаясь вдоль улиц, неярко освещенных редкими масляными фонарями, и даже радуясь темноте, он дошел до дома Сары и, прислонившись к стене на противоположной стороне, с трепетом взирал на этот дом, на темные окна.

Где-то здесь живет Сара. Он страстно желал увидеть хотя бы тень девушки, мелькнувшую в комнатах. На черном ночном небе ярко и призывно блистали звезды. Ветер, пролетая, приносил далекий шелест листьев и, дохнув в разгоряченное лицо, мчался дальше, что-то шепча, шурша и стихая за поворотом.

Вдруг открытое окно второго этажа осветилось, кто-то вошел в комнату, поставил свечу на стол и повернулся к окну. Кароль замер. Сара.

Девушка подошла к окну, грациозно перегнулась через подоконник, закрывая на ночь ставни, и тут увидела Кароля. Она чуть прищурила глаза, вглядываясь, и, узнав, вся осветилась.

У Кароля закружилась голова, ему захотелось взлететь, присесть на подоконник рядом с девушкой, обнять ладонями ее гладкое лицо и целовать глаза, губы, кудри. Несколько невыразимо сладостных минут они смотрели друг на друга. Потом Сара медленно, продолжая улыбаться, закрыла ставни.

Еще какое-то время Кароль стоял, весь под впечатлением прошедшей минуты. Если бы он мог, он бы всю ночь летал над темными зубчатыми крышами, охраняя сон любимой. Никогда он не чувствовал себя таким счастливым.

Внезапно справа от него, разрушая поэзию лунной ночи, проскрипев ржавыми петлями, открылась дверь.