Книга Штрафбаты Гитлера. "Живые мертвецы" Вермахта - Андрей Васильченко

Поводов для подъема боевого духа в действительности не было. За три-четыре недели боевой состав батальона сводился фактически к нулю. Лишь после этого командование присылало пополнение. Уровень потерь и их разновидности (погибшие, раненые, попавшие в плен, перебежчики, дезертиры, арестованные или казненные солдаты) во многом предопределяли настроения в батальонах. Солдаты устали от войны и были готовы даже на открытый протест. Этому моменту надо уделить особое внимание. Вряд ли присланные пополнения могли полностью восстановить численность батальона. Если говорить о фактах, то из Брюнна большой эшелон с пополнением вышел в марте 1945 года. Предыдущий транспорт уезжал на фронт лишь в декабре 1944 года. Судьба мартовского эшелона неизвестна. Есть только воспоминания солдата из декабрьского транспорта. «Нас погрузили в начале декабря. На длинном транспортном поезде мы ехали по растерзанной родине. В нашем вагоне были лишь деревянные скамьи. Мы жадно занимали места у окон и наполовину раскрытых дверей. У дверных проемов стояла наша охрана, которая в большинстве случаев состояла из унтер-офицеров и фельдфебелей, вооруженных автоматами и винтовками. Наверное, они тоже ехали на фронт проходить «испытание». Оружие: винтовки, легкие минометы и фаустпатроны и боеприпасы к ним — мы должны были получить лишь по прибытии на место. Однако пункт назначения нам не был известен. Мы ехали через Пльзень, Нюрнберг, Штутгарт и Карлсруэ. Ночью строго-настрого запрещалось курить. В Кельне мы медленно пересекли Рейн. И вот остановка. Последовал приказ, отданный почти шепотом: «На выход! Построиться в две шеренги. Получить оружие и боеприпасы. Марш!» Направляющего в колонне мы видели как некий снежный сугроб. В гору вползал странный удав. Команды и приказы все так же отдавались шепотом. Периодически кого-то приходилось вытягивать из глубокого снега. Чтобы зажечь сигарету, приходилось передавать фаустпатрон соседу.

«Hands up! Hands up! Hands up! Hands up!»1 — перед нами стояли двое черных. Раздалась пальба из винтовок и автоматов. Она звучала поблизости, но быстро умолкла. Мы попали в плен американо-французских войск. Мы уютно примостились на ночлег, как раз посреди их позиций. Ночью мы остались среди сугробов. Утром нас отвели в вогезскую деревушку. Там повсюду стояли танки, грузовики и понтоны. Свежая армия была готова к броску через Рейн. Нас допрашивал американский майор. Он отлично говорил по-немецки, наверное, был евреем. Он поздравил нас с пленением, после чего мы получили несколько пакетов с американскими припасами: сухой паек на завтрак, обед и ужин. Кроме этого, нам дали жевательную резинку, сигареты, сухой спирт и подобие спиртовки. Так мы получили возможность попить настоящего кофе в зернах. Затем подъехало три грузовика (студебеккер с открытым верхом), после переклички мы загрузились в них и поехали. Это была страшная поездка по разрушенным деревням и городам. По обе стороны улицы стояли люди, которые выкрикивали в наш адрес угрозы, кидали камни, комья грязи и навоза. Для них мы были разрушителями их страны, убийцами их сыновей, жен и детей. Для них мы были проклятыми немцами, бошами, немчурой. Под вечер 19 декабря (мой день рождения) мы прибывали в лагерь для военнопленных № 29. Это был огромный американский лагерь в окрестностях Шалонсюр-Сол».

Как видим, пленению немецких солдат и их гибели способствовали не только плохая погода, сложная территория, но и неуклонно растущая дезорганизация в работе штабов Вермахта. Все это с особой остротой ставит вопрос о германских потерях на участке ле Бресс — Мортанье — Сен-Дье. Ответ осложняется тем, что списки потерь велись в буквальном смысле «на глазок». Если говорить о 291-м гренадерском батальоне, то списки потерь охватывают лишь период 17 октября 1944 года — 16 февраля 1945 года, причем эти документы относятся не ко всем ротам. Но если посмотреть на эти документы, то видно, что в «гренадерских испытательных батальонах» пик потерь приходился на последние три месяца 1944 года. В 291-м батальоне потери составили 462 человека, причем 270 из них рассматривались как «пропавшие без вести» или «возможно плененные». В 292-м батальоне за тот же период недосчитались 616 солдат, при этом почти половина воспринималась как пропавшие. Даже если принять в расчет сложный рельеф мест боев, то есть со временем пропавшие могли перейти в категорию «погибших», то все равно количество «недосчитавшихся» (пропавших без вести, возможно, пленных и т. д.) было очень высоким. Это невольно подталкивает к предположению, что «испытуемые солдаты» целыми группами дезертировали или переходили на сторону противника. Впрочем, командующий 19-й армии пытался всячески пресечь подобные подозрения. 1 ноября 1944 года он выпускает приказ № 1, в котором он напоминал, что «машину командования должны приветствовать не только офицеры». Одна из мелочей, которая якобы должна была повысить боевой дух в частях. Другой мелочью стал категорический запрет носить карабины вниз стволом, так как это была «большевистская манера». Но особо строго он взялся за дезертиров: «Растет число солдат, которые переходят на сторону врага или сдаются без боя. Во всех этих случаях будет проведено строжайшее расследование. При необходимости военно-полевые суды будут выносить приговоры заочно».

7 ноября 1944 года вышло еще одно предписание: «Всех солдат нужно сразу же информировать о том, что в случае установленного перехода на сторону врага или позорного пленения ответственность будут нести родственники труса». В самом деле, если принимать во внимание количество «недосчитавшихся» в 291-м и 292-м батальонах, то не исключено, что часть из них добровольно сдались в плен. Это демонстрирует пример Генриха Шееля, который 25 октября 1944 года попал в число тех самых «недосчитанных». Шеель, в прошлом член антифашистской организации «Красная капелла», говорил в мемуарах: «Я не сделал на этой войне ни одного выстрела по человеку. Я всегда стрелял только в воздух. Я не видел ни одной причины, чтобы гитлеровский режим сохранялся хотя бы на секунду дольше, чем ему было суждено… В окрестностях Сен-Дье нас высадили на заснеженном холме и приказали наступать. Но мы даже не знали, где располагался противник. Командир тоже ничего не знал. Поэтому он послал четыре разведгруппы, напутствуя: «Как только заметите передвижение противника, сразу же возвращайтесь и докладывайте обстановку». Я пошел на левый фланг в группе с Эрихом Христианом. Мы были утомлены. К тому же хлестал дождь, и мы промокли до нитки. Мы были никудышными разведчиками, которые ничего не видели. Мы лишь убедились, что путь чист. И тут мы попали под огонь. Пришлось падать в грязь. Одного из нашей группы ранили в плечо, и он постоянно жалобно стонал. Нас было девять человек и один унтер-офицер. Пулеметчик, маленький доносчик, заголосил: «Я им сейчас покажу». Он приподнялся и дал очередь из пулемета. На него тут же обрушился шквал вражеского огня. Он плюхнулся в укрытие и больше не делал ни одной попытки подняться… Унтер-офицер крикнул нам: «Единым рывком отходим назад!» Он досчитал до трех и отпрыгнул назад. Больше никто не пошел, а мы оставались лежать. Унтер-офицера заметили и стали обстреливать. Он лежал неподалеку от нас и спрашивал: «Что же теперь делать? Мы должны вернуться. Может быть, попробуем еще раз?». Мы хором грянули: «А может быть, лучше сдаться в плен?» Толстый Эрих Христиан лепетал: «А почему, собственно, нет?» Никто не решался взять на себя инициативу. Но в конце концов все согласились, что надо попробовать, даже унтер-офицер».