Книга Досье "72" - Жан Коломбье

— А как Мелани?

— Мелани? Да, конечно, ты ничего не знаешь… Она меня бросила. Ушла и открыла собственное агентство для женщин, выдумки старых козлов переполнили в конце концов чашу ее терпения… Она, вероятно, и меня причисляет к старым козлам. А я впервые привязался к женщине… Однако я страдал от этого меньше, чем ожидал. Ничего не понимаю, мне кажется, что ничто меня больше уже не трогает, все становится серым, мелким, неважным. Словно в моей жизни перестал дуть ветер. По правде говоря, ее уход ничего не изменил в моей проблеме. А проблема моя в том, что теперь я вижу забор, конец поля. Я вижу его и не свожу с него глаз, он мешает мне дышать, каждый день все больше и больше. Я мог бы поступить как другие: набычиться и начать прожигать оставшиеся мне годы, уйти с арены с опущенной головой. Но это сильнее меня, даже когда я этого забора не вижу, я его чувствую, он там, в конце поля.

— Ты ведь знаешь историю Калигулы, которую рассказал Камю[21]. Он убивал своих подданных по собственному усмотрению лишь затем, чтобы уцелевшие поняли, какое это счастье — жизнь… Я вот думаю… Господи, какие подручные колдунов…

Кузен Макс умолк. Он в очередной раз оставил на столе «Регалти» нетронутый бокал пива, оставил меня в одиночестве на нашей скамье, ушел, даже не попрощавшись.

Кузен Макс умолк навсегда. Через день в газетах появились сообщения о его смерти. Пуля в висок. Он поспешил разделаться с Калигулой.

30

В тот же самый момент, когда я выехал на главную аллею — аллею Надежды, все-таки можно было посметь надеяться! — я почувствовал тяжесть в желудке, неожиданно подступившую тошноту. Вот так, готовишься-готовишься, прекрасно знаешь, как все происходит, но смерть убивает все самые твердые решения, и пытаться с ней справиться — иллюзия. Зверь всегда огрызается… Зверь во мне огрызался потому, что он чувствовал, что хотя эта церемония его еще не касается, но следующая непременно коснется. И что это произойдет именно здесь, в Лиможе, куда я записался, чтобы вернуться к моим семейным корням.

После нашего с Кузеном Максом посещения «Центра перехода» в Сент-Этьене, я решил вычеркнуть из памяти даже названия этих центров. И это мне почти удалось, принимая во внимание прожитые годы, мрачная рутина, в которой я продолжал оставаться из-за позднего выхода на пенсию, преждевременного ухода Мелани. Смерть Кузена Макса окончательно вырвала меня из реальности, все оправдания которой, как мне казалось, он унес с собой. Из праздности я выходил только тогда, когда родители маленького Макса просили меня присмотреть за малышом, за внуком, которого Пьеру не суждено было увидеть. Он стал моим внуком. Но я не мог отважиться спросить у них, почему они наградили его именем из другого времени.

Думаю, что мое недомогание было связано с тем, что я увидел в конце аллеи тарелку. На фоне неровностей местности она, казалось, увеличивалась и поднималась по мере моего приближения к ней, а утренний майский туман делал ее еще более величественной. Здание из стекла и стали, лужайки, клумбы с цветами, бескрайние лиможские леса на горизонте усиливали тишину, которую не мог больше потревожить двигатель моего автомобиля: я вышел из него, стараясь собраться с мыслями перед тем, как насладиться красотой дня. Стоп, сказал я себе, взбодрившись от свежего воздуха, скоро уже половина двенадцатого, должны появиться первые автобусы. Не успел я немного пофилософствовать, да, мы, старики, чем старше становимся, тем чаще смотрим на часы, обращаем внимания на погоду: одним глазом на циферблат, другим на небо, да уж… Короче, едва я успел перевести дух, как послышалось урчание первого автобуса.

Лица сидевших в нем гостей не соответствовали обстановке: мне показалось, что они был скорее безмятежными, но автобус так быстро проехал мимо меня! Возможно, они были задумчивыми. Нет, скорее сосредоточенными. Ну да, сосредоточенные гости. Это определение вполне соответствовало выражению их лиц, но мне это пришлось не по душе: разве можно было быть сосредоточенными, сидя в автобусе, который едет по аллее Надежды?

Как мне порекомендовал Хартли, я поставил машину на стоянку для персонала, но, прежде чем узнать, где находится служебный вход, я ненадолго задержался, потому что любопытно было понаблюдать за собравшимися у главного входа стариками. Дверь тамбура молча поглощала выходивших из автобусов дедушек и бабушек. На фронтоне портика матовыми золотыми буквами было написано: «Региональный центр перехода». Знаменитый РЦП, которым так гордился Региональный совет. Удачное архитектурное решение. Социальный прогресс. Умелое сочетание полезности и приятности. «Вместе в лучший мир». Руководителям по связям с общественностью Регионального совета нельзя было отказать в юморе: вместе, но вначале вы!

По обе стороны двери тамбура — зеркала, специально для того, чтобы позволить гостям взглянуть на себя в последний раз. Какая-то кокетка воспользовалась этим для того, чтобы поправить свой шиньон, другая успела подкрасить губы, какой-то мужчина поправил свой галстук. Они явно не сказали своего последнего слова, серия танго обещала стать жгучей.

А как я буду вести себя в апреле следующего года, когда придет мой черед? Потому что я прекрасно понимал, что в каждом из этих стариков, за чьей реакцией я наблюдал, я искал себя, видел себя. Я не стану надевать галстук, это понятно, но если мне протянут это зеркало, отвернусь ли я от него? Удержусь ли от того, чтобы бросить последний взгляд на человека, к которому все-таки сумел привязаться? Дам ли я прощение приговоренному к смерти, чьи прегрешения так хорошо знаю? Откажусь ли от губки, смоченной в уксусе?

— А, вот и вы! Я уж было подумал, что вы решили войти через главный вход. В конце концов, если вы хотите ускорить вызов, я могу поспособствовать…

Веселый, как синяк, этот дорогой Хартли, директор «Центра перехода», англичанин, проживший во Франции целую вечность. Он был здесь во время референдума, во время применения плана «Семьдесят два» и не воспользовался своим двойным гражданством, чтобы уехать. Он решил пустить корни во Франции, пережить со страной хорошее и плохое. Добрый англичанин. Он легко согласился сделать для меня исключение из правил. Прежде всего, я прибыл сюда не в качестве зрителя, а как будущий Кандидат, которому осталось несколько месяцев. Потом у него не хватило сил отказать в любезности бывшему работодателю своего шурина, осведомителю высокого полета, который когда-то сдал мне не один партизанский отряд в этом регионе.

— Итак? Продолжаете настаивать на визите? Но вы должны немедленно определиться: активный или пассивный визит? Если пассивный, то будете наблюдать издали. Если активный, сможете принять участие в празднике… кроме окончания, разумеется… Советую вам второй вариант, вы сможете покушать! Согласны?

Хартли для веселья не нуждался ни в ком. Его чувство юмора оставляло желать лучшего, но его смех слушать было одно удовольствие: громкий, заразительный, вызывавший слезы, которые он утирал носовым платком с голубыми и желтыми квадратами.