Книга X20 - Ричард Бирд

Отражается в окне на фоне летящей зелени, поправляет темные очки, постукивает по зубам, курит, переворачивает страницу, время от времени покашливает.

Конечно, поскольку на какой-никакой выбор я еще способен, я могу сойти с поезда на любой станции до Гамбурга. Могу прийти в себя в отдаленном санатории (“пожалуйста, не курите”), а потом вернуться освеженным и с нетронутыми легкими в Париж, а оттуда, возможно, в Англию. Могу найти Люси Хинтон и оценить шансы жить с ней долго и счастливо.

Кончиком языка трогает верхнюю губу. Я могу стрельнуть у нее сигарету.

Я понял, что, видимо, простил Джулиана. Я представил, как он расхаживает по лаборатории взад-вперед между горящими бунзеновскими горелками и пенящимися пробирками вне себя от гипотетической невозможности найти своего мистера Икс. Уверен, он меня узнает. Я доверял его письмам и трудностям, которые он на себя взвалил, и хотел верить, что это делает его моим другом. Он писал так часто, что я не верил в пари между ним и Люси. На самом деле Люси действительно любила меня, это правда. Она бросила меня, потому что я не сдержал обещания выкурить сигарету. Это исключительно моя вина, и я должен умереть.

Ерзает на сиденье, устраивает свои косточки. Какой я кретин, что такое подумал. Ее косточки не шли ни в какое сравнение с косточками Люси. И с косточками Джинни. Позвоночник Джинни изгибался перед моей дверью, Джинни рыдала. Я кретин и должен умереть. Именно поэтому накануне ночью я выкурил затхлую “Бьюкэнен Сенчури”, некогда принадлежавшую моему доброму другу Джулиану Карру.

Джинни сдалась, в последний раз стукнула кулачками в дверь и ушла домой. Я лежал на кровати с незажженной сигаретой во рту и упаковкой спичек в руке. Пялился на стену. Глубоко задумался о сердечной боли Джинни, не имевшей ничего общего с сигаретами. Исследовал собственную жестокость. Наконец без особых сложностей решил, что и впрямь должен умереть.

Поэтому я зажег спичку, но не в сложенных лодочкой ладонях и не как Хамфри Богарт. Посмотрел, как язычок пламени ползет к пальцам. Я мог найти оправдание. Мог свалить все на дядю Грегори и его мощное обаяние, впечатлившее мой юный ум притягательностью жизни, полной приключений, трудностей и табака. Или на основании единственного кое-как подслушанного разговора считать, что дядя Грегори тайно был моим настоящим отцом, это кровосмешение напортачило в моих генах и оттого я не способен к доброте. Или можно все свалить на родителей, на их отказ купить мне шикарный скейт, или приличный магнитофон, или самокат с моторчиком, — на родителей, не давших мне никакого повода бунтовать, кроме их добропорядочности.

Пальцы обожгло. Я бросил спичку на пол и подождал. Ничего не загорелось.

Я зажег вторую спичку и посмотрел, как она горит. Я сам виноват — я думал, что прибыл в Париж свободным человеком. Я считал, что я центр вселенной, что моя судьба — спасать прекрасных женщин и жить вечно. Будь у меня удача, время и подмога в виде денег дяди Грегори, я бы доковылял до всего, чего хотел, просто ковыляя вперед. Разочарование было неизбежно.

Я бросил вторую спичку. Пожара не случилось.

Моя мать всегда была права. Всегда чего-то не хватает, я должен научиться принимать разочарование, как и все. Я ничем от них не отличаюсь, и не стоило мне смеяться над ее восклицательными знаками. Она ставила их, потому что говорила важные вещи и учила нерадивого ученика. Она всего лишь хотела, чтобы я обратил внимание, но я этого не сделал. Я должен умереть.

Я зажег третью спичку и поднес ее к кончику сигареты. Подумал о дяде Грегори в Аделаиде, обезьянах в исследовательских лабораториях и ковбоях в пустыне с кислородом в переметных сумах. Подумал о 20 % всех смертей в Англии, болезни Бюргера, бензопирене, коронарном склерозе, неэффективности фильтров и обо всех угрожающих заголовках, что присылала мать. Я выискивал любое надежное доказательство того, что сигарета Джулиана убьет меня наверняка.

Я закурил и глубоко затянулся: вкус был мерзостный, и я не сомневался, что он смертелен. Я опять затянулся, хотя каждый раз подносить сигарету к губам было все равно что держать в руках блевотину. Я докурил, но остался жив. Я бросил окурок на пол. Ничего не загорелось.

Ничего не произошло. Я выкурил сигарету Джулиана, и она не оказалась смертельной. Лишь большое разочарование, как и все остальное, как меня предостерегала мать. Сигарета Джулиана не содержала никакого специального послания, никакой особенной морали, а моя жизнь была не более хрупкой, чем любая другая. Я не был центром вселенной, все предсказуемо, обычно, неинтересно.

Девушка в поезде, никак не пострадавшая от уже выкуренных сигарет, закурила еще одну. Поправила очки на носу.

Конечно, сигарета меня не убила. С чего бы моей смерти оказаться необычнее моей жизни? Я должен вырасти, причем быстро, отчасти из-за этого я не почистил зубы. Хотел сохранить вкус табака во рту. Он напоминал, что мне не суждено жить вечно.

Отныне я намеревался заменить все свои героические и бесполезные желания простым и легко удовлетворяемым желанием покурить. Все неповторимое и возвышенное покинуло меня, и вместо этого я дам себе смехотворное задание, которое будет все определять наперед. Я приму неизбежность однообразных дней, посвятив себя сигаретам и прочим требованиям Джулиана. Это не то будущее, которое я себе намечал, но я предпочитал его жизни, в которой я стану заново переживать чужие разочарования.

Я все как следует обдумал. Каждая сигарета неминуемо будет напоминать мне о Люси и Джинни, но это даже хорошо. Это будет мое бесконечное наказание, оно заставит меня вспоминать и страдать, как я того и заслуживаю. Поскольку я буду курить, мне придется найти новый способ показать матери, что я ее люблю, хотя явно не любовь толкала меня умереть раньше нее. По крайней мере, я на это надеялся. Ни для кого не секрет, что сигареты нанесут большой вред моему здоровью.

Девушка в черном платье полированными ногтями барабанила по лакированной столешнице, привлекая мое внимание к единственной “Эрнте 33”, которую она немного подкатила ко мне. Ее брови изгибались над черепаховой оправой темных очков. Я могу взять сигарету. Могу завязать разговор. Могу узнать, откуда она приехала, чем занимается и что у нас общего помимо курения. Я отвернулся. Ее отражение повело плечами и продолжило чтение.

Я намеревался подавить свои привязанности и от всего отдалиться. Я буду безразличен к погоде и времени дня, буду невосприимчив к любым ощущениям, кроме ежечасных колебаний тяги и удовлетворения, что приносят сигареты. Конечно, внешний мир и дальше станет передавать мне информацию, но у меня исчезнет желание ее получать. Вместо этого я представлял, как выживаю без радости и печали, без прошлого и будущего, просто, самоочевидно, точно набухающая на кране капелька воды, точно крыса. Я не буду ничего просить, ничего принимать, не буду никого обманывать. И все это в обмен на выкуривание определенного количества сигарет каждый божий день.

Постепенно моя жизнь лишится всякой деятельности за исключением этой обязательной рутины. Она будет свободна от трудностей и беспорядка, жизнь без шероховатостей и шаткости. Я не буду ничего замышлять, не раздражаться. Стану существовать без желаний, негодования и отвращения. Час за часом, сигарета за сигаретой, день за днем будет начинаться нечто, не имеющее конца: моя перечеркнутая жизнь.