Книга Монета желания - Денис Чекалов

— А вот ужо посмотрите, — с гордым видом ответствовал любомудр, которого подобные выпады не могли сбить с толку, ибо был он на редкость бестолков. — Как отхлебнет этого Петька, сразу и замычит, и залает.

В правой руке держал он и поднимал к свету колбу, в которой вскипало темно-зеленое снадобье. И что странно, бурлило оно, пузыри со дна поднимались и лопались у поверхности, — а ведь огня и близко не было. Подумал про себя Авксентий, что надобно за Трофимкой лучше приглядывать, а то, глядишь, колдуном заделается и на ухвате летать по ночам начнет.

Если бы кто-нибудь попытался возразить в ответ на эти размышления, что подобные привычки свойственны ведьмам, а не колдунам, Ипатов бы только досадливо махнул рукой и ответил, что от Трофки, мудреца полуграмотного, всего можно ожидать. Половину он выучит, половину нет, а остальное допридумывает.

Взяв из рук помощника колбу, боярин осторожно вылил содержимое в небольшую кожаную фляжку, и распорядился поскорее убрать все, пока не увидели и вопросов не начали задавать. Выйдя из шатра, кивнул караульным с той высокомерной любезностью, которую усваивают все царедворцы, чтобы иметь возможность одним двумя жестами возвышать себя и унижать других. Потом небрежно, но с видимостью уважения поклонился проходившему мимо боярину, и зашагал к костру, где сидели Петр, Федор Адашев и несколько стрельцов.

— Открыл я котел, а оттуда вот такой скелет выбрался, — говорил Спиридон, широко разводя руками, дабы показать размеры нежити. — И говорит: «Жирный ты вырос, Спирька, вот ужо я тебя и съем».

Слушатели подались вперед, ожидая продолжения. «Экие глупые люди, — подумал Ипатов с досадою, какую всегда испытывал в таких случаях. Видя человеческое простодушие, он еще более укреплялся в своем презрении к людям. — Ну, чего слушают-то, уши развесив? Коли сожрали бы сопляка, — а весь крещеный мир от этого бы только выиграл, — то разве сидел бы он теперь перед вами, олухи Царя Небесного? А раз жив недоросль, так чего и огород городить». При других обстоятельствах, Авксентий не преминул бы высказать свои мысли вслух, немало ни боясь обидеть ни Петра, ни даже Адашева, ибо обращался бы вроде только к стрельцам, людям нижестоящим, но при этом, словно нечаянно, задел и всех других. Но на сей раз, учитывая задуманное, счел разумным не привлекать внимание к своему приходу.

— А я и говорю ему: «Скелет-скелет, как же ты меня есть будешь, если у тебя живота нет?», — продолжал свою байку Спиридон.

Собравшиеся покатились со смеху, что вызвало новую гримасу неудовольствия на лице Авксентия, — который счел шутку грубой, а тех, кому она понравилась — тупоумными.

— Ну что же, пора и спать, — заметил Петр. — Завтра вставать рано.

Говоря это, он потянулся за резной кружкой, в который заварен был особый чай. Аграфена наказывала пить его каждый день, чтобы тело укрепить, от хвори да от сглазу защититься. Спиридона прервал по двум причинам — во-первых, и правда было время отправляться на покой, а во-вторых, хотел, чтобы речь сына закончилась на ноте, которая более всего понравилась слушателям, и тот ушел спать с победой, не успев еще всем наскучить.

— А что, и правда случилась эта история? — спросил Ипатов. — Али выдумал все?

— Как можно, Авксентий Владимирович, — смутился юноша. — Да разве ж бывает такое на самом деле. Байки все это, я их от дядьки Потапа слышал.

Петр строго-настрого запретил ему рассказывать о корочунах и других событиях, которые с ним и вправду произошли, — да и сам Спиридон, хоть и был молод, но уж наверняка не глуп, знал, что и когда можно говорить. Пока все смотрели на паренька, боярин незаметно вылил содержимое своей фляжки в Петрову кружку. Стояла та в тени, от пламени костра закрывала ее спина Федора Адашева, потому действий Ипатова никто не увидел.

— Вот уж не подумал бы, что друг твой еще и рассказчик знатный, — заметил посол, обращаясь к Петру.

Тот только усмехнулся, зная, что при первой встрече Потап производит впечатление человека молчаливого, — но зато в кругу друзей плотник был говоруном хоть куда. Не желая, однако, сплетничать за спиной товарища, Петр ничего не сказал, и вновь потянулся за кружкой.

«Эх, жаль супружница его не увидит, как муж слюной плеваться начнет, — подумал Ипатов. Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как ниспровергнуть в грязь того, кто считался героем или праведником. — Но не беда, все едино привезут его домой, связанного, с зеньками безумно выкаченными да волосами всклокоченными». Представив, как будет выглядеть Петр, боярин пришел в прекрасное расположение духа, и не заметил Федотку, что пересел поближе к кожевнику.

Правая рука Клыкова давно и с завистью поглядывал на содержимое кружки кожевника. И хотя Григорий строго-настрого запретил ему попрошайничать у друзей, корочун воспользовался отсутствием хозяина, чтобы попробовать чудесный травяной чай, приготовленный по рецепту Аграфены.

— Дозвольте-ка попробовать, — сказал корочун, об истинной природе которого никто из присутствующих, однако, не подозревал. — Уж больно запах хорош.

Он мягко, по-кошачьи, вытянулся вперед, перехватил у Петра кружку так, что тот даже не заметил, и в один присест осушил. Все тело его содрогнулось, глаза вспыхнули ярким красным пламенем, но, к счастью для Федотки, собравшиеся внимания на это не обратили, а кто и заметил — приписал отблескам костра.

— Эх, знатен у вас чай, — сказал он. — Ладно, и, правда, спать мне пора.

Всю ночь ждали боярин и Трофим, что из шатра Клыкова раздадутся дикие вопли, и караульные кинутся вязать сумасшедшего. Но никакого действия на корочуна ядовитый отвар не возымел. Лечебные травы, собранные с любовью Аграфеной, пересилили действие яда. С того дня каждый вечер Федотка подсаживался к Петру и просил лечебного чаю, отчего запас сбора быстро истощился. Ипатов же на следующий день обнаружил, что в тех местах, где он тер руки о штаны, и правда образовались дырки, — а потом много раз спрашивал себя, долго ли расхаживал по лагерю в непотребном виде, и не сложили ли об этом слуги какой-нибудь оскорбительной присказки или куплета.

Аграфена стояла на коленях перед киотом. Лампады, освещавшие его, были единственным светом в комнате, в которой уже сгустился вечерний мрак. Стиснув руки, страстно молила Божью мать помочь Петру и его товарищам в далеком их странствии, оборонить от бед Спиридона, Алешу, Потапа с семьей, всех добрых людей. Для себя не просила ничего, только бы близкие были живы, в том и счастье.

Она всматривалась в строгое и нежное лицо на иконе, по которому пробегали свечные блики, и казалось ей, что лик меняет выражение, прислушиваясь к словам молитвы. Глаза наполняются светом, живой взор проникает вглубь сердца, выражая сочувствие и ободрение. Казалось Гране, что слова ее, от души идущие, одно за одно цепляясь, вознеслись легкой ниточкой к небу, услышаны, и ничто уже не грозит тем, за кого просила она.

После молитвы тяжесть отступила от души, Аграфена, перекрестившись, поднялась с колен, принялась было прибирать в доме — да незачем, и так чисто, все на местах. Озорник Алеша ничего не разбрасывает уж третий день — гостит в деревне у дальней родни Потапа. Петр со Спиридонкой вещи порой разбрасывали, как ни попадя, за что часто доставалось им, а теперь не хватает этого беспорядка.