Книга Раху - Грегор Самаров

С башни он прекрасно видел, как Шейт-Синг сам направился к воротам, он сидел на громадном слоне, украшенном золотыми бляхами и роскошными коврами. Перед ним несли большое знамя Бенареса, за ним следовали телохранители и слуги, рядом выступали брамины с четками в руках и с монотонным пением молитв. Огонь, направленный на город, становился все сильнее, женщины и дети бежали к городским воротам, и даже шествие Шейт-Синга ускорило шаг, спеша уйти от опасных городских улиц. Появление князя в лагере встретили восторженными криками, все спешили ему навстречу, падали ниц и старались коснуться ковров его слона. Брамины рассыпались по всему лагерю, везде возвещая народу, что боги решили гибель врагов и нападение на них будет увенчано несомненной победой.

Гастингс стал опять с помощью сигналов давать войскам указания, которые в точности были исполнены. Батареи прекратили огонь и отступили. Вся английская армия выстроилась, медленно удаляясь от города. Кажущееся отступление удвоило уверенность Шейт-Синга и его воинов, и даже брамины и факиры забыли наставление верховного жреца не преследовать англичан слишком далеко. Надежда в решительном сражении уничтожить глубоко ненавистного и грозного врага ослепила их, и они побуждали народ к неотступному преследованию. Таким образом, сплоченное войско англичан и полчища индусов, рассыпавшихся по всему полю, все более удалялись от города.

Внезапно положение изменилось. Две легкие батареи выехали полным ходом и заняли свою прежнюю позицию на холме, частью в тылу, частью во фланге неприятеля. В ту же минуту за ними последовало несколько эскадронов тяжелой английской кавалерии. Когда перемещение, вполне неожиданное для врагов, прекратилось, центр английской армии остановился широким фронтом в несколько рядов и ждал неприятеля, приближавшегося с дикими криками. Стрелы полетели во фронт англичан, раздалось несколько неудачных выстрелов, но тут нападавших встретил залп всех рядов линии. Сотни народных индусских воинов повалились, обливаясь кровью, следующие падали на них и по всему фронту индусов началось смятение. Батареи открыли губительный огонь с фланга и тыла неприятеля, а кавалерия англичан налетела с саблями, оттесняя неприятельскую конницу на свои же пешие толпы.

Шейт-Синг, до сих пор плотно окруженный своими воинами, которых воодушевлял на бой, предвещая им победу, вдруг оказался один с несколькими слугами на открытом месте, а невдалеке уже сверкали штыки и широким полукругом надвигалась тяжелая английская кавалерия. Шейт-Синг с ужасом оглянулся, и ему не успели еще подать лестницы, как он уже скользнул мимо слуг с опахалами и спустился со слона. Сев на приготовленную лошадь, он поскакал в сопровождении нескольких слуг через поля в сторону от города.

Английская кавалерия, увидев мчавшегося беглеца, догадалась по драгоценным камням, сверкавшим на его поясе и чалме, что скачет князь или один из начальников. За ним погнались, но его лошадь бежала быстрее простых полковых лошадей. Погоню скоро прекратили, и Шейт-Синг скрылся в облаке пыли. Остальных бежавших не преследовали, как приказал сигналами Гастингс. Он не стремился ни к кровопролитию, ни к опустошению города и окружающей местности, он довольствовался одержанной победой, а восстание — достаточный повод для смещения князя и взятия города.

Местные жители бежали обратно в город и исчезали в домах или спокойно садились у своих лавок, как будто ничего не произошло. Пришлых точно вымели с поля битвы и через несколько часов можно было наблюдать странное явление: недавно пустынные деревни опять заселились, крестьяне работали на полях и лугах так мирно и спокойно, точно ничего не произошло и никто не знал о событиях в Бенаресе.

Гастингс дал знать сигналами, что английское войско может безопасно вступить в город, и, когда майор Пофам во главе своего штаба въехал в ворота с отрядом кавалерии впереди, а за ним грохочущие пушки и пехота со сверкавшими штыками, на узких улицах и на площадях все имело свой обычный вид: мирные жители занимались своими делами или любопытно выглядывали из окон. Они как будто не имели ничего общего с дикой толпой, бесновавшейся за стенами города.

Майор Пофам соскочил с лошади, вбежал на лестницу и явился как в обычное мирное время. Единственным доказательством чего-то необычайного могло служить только то, что всегда холодно-сдержанный губернатор почти нежно обнял майора Пофама и произнес взволнованным голосом:

— Вы вовремя пришли, дорогой друг, я никогда не забуду, как вы преданно и разумно исполнили ваш долг относительно меня и вашей родины!

Все шло так, как будто за последние дни вовсе ничего не случилось: дворец и городские ворота занимали английские войска, улицы кишели народом, занятым своими делами, торговцы продавали свои товары, нищие просили милостыни у английских солдат, а священные быки и обезьяны снова беспрепятственно расхаживали по городу.

Гастингс издал строгий приказ уважать святыни и обычаи индусов. Он знал, что только религиозный фанатизм мог деятельно и грозно препятствовать распространению английского могущества. Храмы были сохранены в целости, браминов, несмотря на заведомое подстрекательство к восстанию, окружили почетом. Только Шейт-Синг исчез. Вместо него дворец занимал Гастингс, и никто не упоминал о прежнем повелителе. И впоследствии никогда никто не слышал о несчастном князе, который при мужестве и решительности мог бы подавить английское владычество в Индии или затруднить его распространение на долгое время. Не знали, куда он делся, бежав с поля сражения, но через некоторое время в продаже появились громадные бриллианты, украшавшие, как предполагали, его одежду и оружие. Происхождения этих драгоценностей не доискивались, и когда-то могущественный правитель исчез бесследно.

В первые же дни прихода майора Пофама в Бенарес началась неустанная работа по введению нового положения, которую Гастингс, несмотря на потрясения, отразившиеся на нем, всецело принял на себя. Весь день и часть ночи он занимался делами в своем кабинете или отправлял гонцов, дополняя краткие письменные приказы подробными словесными указаниями.

Он составил договор с Типпо Саибом, который давал ему лишь кажущееся владычество над всей юго-западной Индией, но в то же время содержал такие статьи и, условия для нового падишаха, что в них в любой момент можно было найти повод к присоединению Мизоры. Договоры губернатора Индии напоминали слова кардинала Ришелье, который говорил, что ему достаточно строчки, написанной человеком, чтобы довести его до эшафота. Он послал также гонцов к Асафу-ул-Дауле, королю Аудэ, упрекая его в неосмотрительном управлении. «Целые толпы подданных Аудэ, — писал губернатор, — стекались в армию Шейт-Синга». В своем послании Гастингс не взваливал обвинение в измене этих мятежников на Асафа-ул-Даулу, но считал, что он несомненно виновен в своей беспечности правителя, позволившего своим подданным поступать так неразумно. Поэтому он должен искупить свою халатность, немедленно предоставив двести тысяч фунтов на расходы по подавлению восстания в Бенаресе.

В боковом флигеле дворца нашелся малолетний дальний родственник бежавшего Шейт-Синга — двенадцатилетний мальчик. Гастингс с большой торжественностью при участии главных жрецов-браминов, которым он оказывал почтение, провозгласил его раджой Бенареса. Не смущаясь его несовершеннолетием, он заключил с ребенком договор, по которому управление и взимание налогов предоставлялось компании, а раджа получал ежегодную пенсию и право назначать своих придворных, которых все-таки должен утверждать губернатор. Гастингс действительно ошибся относительно богатств, накопленных Шейт-Сингом: в княжеском казначействе наскребли только двести пятьдесят тысяч фунтов золотом, кроме драгоценных камней и разных сокровищ. И хотя подозрение, что слуги бежавшего князя и брамины многое расхитили, казалось вполне основательным, но доказать его не представлялось возможным. Значит, Шейт-Синг на самом деле не мог выполнить все увеличивавшихся требований, но несчастный князь исчез бесследно, а Гастингс не такой человек, чтобы отказаться от своих приказаний, даже при веских доказательствах невозможности их выполнения.