Книга Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия - Игорь Оболенский

— Да я даже знаю, где она находится, — ответил один из молодчиков. — Давай иди за мной, я тебе покажу.

И что вы думаете? Он привел меня к тайнику, в котором была спрятана картина Пиросмани. Поначалу он хотел вырезать холст из рамы. Но тут уже вмешался мой сын и сказал, что картина такая старая, что если резать холст, то она рассыплется. И поэтому ее надо брать целиком. Что грабители и сделали, прихватив с собой еще несколько картин отца.

Я пережила такой шок, что на несколько дней потеряла способность слышать. А потом ничего, пришла в себя. Когда сын привел домой голландских журналистов, я перед телекамерой попыталась с юмором рассказать о том, что случилось. Как сидела в кресле и пробовала взывать к совести бандитов. «Как вам не стыдно заниматься такими вещами, — говорила я им, — ведь вы еще молодые люди! Идите работать!» Но в ответ мне посоветовали замолкнуть и радоваться тому, что оставили меня в живых.

— Имя Мирель мне придумал дедушка, который преподавал французский язык и вообще обожал все парижское, — продолжала Мирель Кирилловна. — А папа хотел назвать меня Маквалой. Так что я даже благодарна дедушке. Он тогда как раз вернулся из Парижа, где у него, возможно, был роман с какой-нибудь Мирель. А может, на него повлиял только что вышедший роман «Мирель».

Это были удивительные люди. Дедушка моей собеседницы, Михаил Зданевич, родился в семье высланных на Кавказ участников польского восстания за независимость от России.

В итоге Зданевичи остались в Грузии навсегда. Михаил в Тифлисе преподавал в гимназии французский язык.

В столице Грузии он женился. Его избранница, Валентина, носила фамилию Длужанская и только в сорок лет, после того, как ее разыскала родная сестра, узнала о том, что на самом деле их родителями были грузины Гамкрелидзе.

Первым ребенком у Михаила и Валентины Зданевич стал мальчик, которого назвали Кириллом. Два года спустя родители ожидали пополнения. Они даже не сомневались в том, что на этот раз родится девочка. Но на свет появился Илья.

Однако Валентина, страстно мечтавшая о дочери, не собиралась мириться со столь неожиданным поворотом дела и воспитывала Илью, как девочку.

Годы спустя Зданевич-младший запишет в своих воспоминаниях: «Меня одевали девочкой. Мать не хотела примириться с тем, что у нее родился сын вместо дочери. В дневнике ее записано: «Родилась девочка — Илья, волосики — черные, цвет глаз — темносиний». Поэтому я носил кудри до плеч. Каждый вечер моя няня Зина делала груду папильоток, снимая по очереди книгу за книгой с полок дедовской библиотеки, и я проводил ночь с несколькими фунтами бумаги на голове. Так с полок исчезли Пушкин, Грибоедов, Державин, Гоголь. Во сне эти писанья входили мне в голову, и я постепенно становился поэтом.

«Слишком кудри», — сказал инспектор Н-ской гимназии, когда в 1902 году меня повели держать соответствующий экзамен. Но я был так очарователен, что экзамен был разрешен, и мое появление было первым случаем совместного обучения в России в 1902 году. Теперь это обыкновенно, но мое путешествие в гимназию с ранцем, в юбке, было сенсационным.

Старания сделать меня девочкой были непрерывны. Но я пользовался своими привелегиями, часто ходя в женскую гимназию, посещая места, где написано «для дам», вызывая и тут всеобщее восхищение. Моя дружба с подругами продолжалась до тех пор, пока с одной из них я не сделал плохо. Мне было уже двенадцать лет. Положение стало невыносимым.

Я был дважды избит, и дамы заявили в полицию. По постановлению мирового судьи мои родители должны были одеть меня в штаны.

Я пошел и остриг кудри. Моя ненависть к прошлому так возросла, что я решил перестать ходить вперед, как я делал, будучи девушкой, а стал ходить назад, пятиться раком, словом, черт знает что».

Несмотря на своеобразную манеру воспитания, Илья вырос большим любителем красивых женщин, имел репутацию «бабника» и был трижды женат. Что же касается манеры «ходить назад», той с этим все обошлось. После того как мальчик упал со скалы, у него словно отрезало желание экспериментировать со способами передвижения.

Спустя годы вместе со старшим братом Кириллом Илья стал одним из самых передовых художников наступившего XX столетия.

После окончания Первой тифлисской гимназии братья Зданевичи отправились в Петербург. Кирилл поступил в Академию художеств. А Илья — на юридический факультет университета. При этом сам он воспоминал, что занимался в Петербурге еще и тем, что открыл «Школу поцелуев»:

«Школа поцелуев» была первой в России лигой любви. Это кончилось двумя убийствами, тремя самоубийствами и четырьмя витийствами. Я назову имена витий — все они пошли плохой дорогой. Это были Хлебников, Маяковский, Крученых и — прости меня, Дева Мария — названный в честь меня Ильей, Эренбург. Я закрыл Школу, как закрывают рот, и возненавидел землю».

Илья Зданевич стал футуристом. В 1913 году в Политехническом музее в Москве он прочитал доклад «Футуризм Маринетти», в котором озвучил «мотив башмака». Поднявшись на трибуну переполненного зала, молодой человек продемонстрировал публике башмак, заявив, что это — самое прекрасное на земле. Так как «именно башмак дает возможность потерять связь с землей».

А Кирилл Зданевич в это время уже находился в Париже. Да и куда было ехать человеку, решившему стать художником?

«На одну из его выставок в столице Франции, — рассказывала мне дочь Кирилла Мирель Зданевич-Кутателадзе, — пришел Пабло Пикассо. Увидев работы Зданевича, он прямо на холсте написал: «5 +». Я потом спрашивала отца, где эта картина с оценкой Пикассо. Папа ответил, что все осталось в Париже».

Сам Кирилл Зданевич записал воспоминания об этом событии. Отпечатанные на пишущей машинке разрозненные листы его до сих пор неопубликованной книги хранятся в архиве Национального музея Грузии. «Гордости моей не было предела, — писал художник. — После выставки племянник Оскара Уайлда, мой друг Ллойд, повел меня к портному Де-Лазари и скомандовал: «Одеть мусье Сирила». Я окончательно превратился в парижанина».

Конец мирной жизни пришел в 1914 году — началась мировая война. «В мае 1914 года русский посол вызвал меня и еще несколько человек, — вспоминал Кирилл Зданевич. — Нам в категорической форме было предложено ехать на родину и по своим призывным пунктам провести «дополнительные занятия». Да ия соскучился по Тбилиси. И вот, прощай Франция!»

Кирилл скучал не только по Тифлису и родителям. В доме Зданевичей на улице Бакрадзе хранилось их главное с братом сокровище — коллекция картин Пиросмани.

«Стены во всех комнатах, террасы и коридоры, даже кладовые и ванная были завешаны от потолка до пола необыкновенными по рисунку и краскам картинами. Много картин, не поместившихся на стенах, было свернуто в рулоны и стояло в углах. Все эти картины принадлежали кисти одного и того же художника, но очень редко можно было найти на них его грузинскую подпись: «Нико Пиросманишвили», — описывал квартиру Зданевичей их друг, писатель Константин Паустовский.

О Пиросмани — в то время совершенно неизвестном художнике — Кирилл Зданевич узнал в 1913 году в Петербурге от художников Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова, которые только вернулись из Молдавии и привезли забавные вывески, найденные ими в Тирасполе. В Грузии Кирилл тоже обнаружил такие вывески. Оказалось, что их автор — местный художник Нико Пиросманишвили.