Книга Екатерина Воронина - Анатолий Рыбаков

Дуся беременна? Ничего не писала! И почему в больнице? Аборт? Несчастье?!

– Говори, не тяни, – попросил он.

– Лежит в гинекологическом, – серьезно сказала Соня. – Сейчас все в порядке, а был выкидыш. Одного пенициллина ей влили восемь миллионов единиц. Ты бы сходил к ней, Сережа.

– Как я пойду? – пробормотал Сутырин. – Ведь не пустят. И неудобно. Сама знаешь, разошлись мы.

– А сходить надо, – продолжала Соня. – Нехорошо. Как вы там между собой – дело ваше, только болен человек, и нельзя его бросать. Будь ты болен, она бы к тебе примчалась.

Подумав, он сказал:

– Может, вместе сходим?

– Ребята с утра не кормлены, – вздохнула Соня, – да и была я позавчера. И пускают только одного человека.

Сутырин видел: Соня отказывается идти потому, что не хочет мешать их свиданию.

– Там все просто. Придешь и скажешь: к Ошурковой. А после больницы заходи к нам, посидим вечерком. Верно, заходи.

* * *

Просунув голову в маленькое окошко регистратуры, Сутырин спросил, может ли он видеть больную Ошуркову.

Регистраторша привычно официальным тоном ответила:

– Допуск к больным два раза в неделю – вторник и пятница.

– Я с парохода, через час в рейс, – умоляющим голосом произнес Сутырин, забыв, видимо, что навигация уже кончилась.

– Получите разрешение дежурного врача. В каком отделении больная?

– Не знаю.

– Как это не знаете? – регистраторша в первый раз посмотрела на Сутырина. – В родильном, в хирургическом?

– Я месяц в плавании, сегодня прибыл, говорят, жена в больнице.

– Фамилия?

– Ошуркова Евдокия Петровна.

– Когда поступила?

– Недели две назад.

Хмурясь, регистраторша пробежала глазами журнал, что-то написала на узенькой полоске бумаги, передала ее Сутырину.

– Обратитесь к дежурному врачу. По лестнице, второй этаж, шестой кабинет налево.

Дежурный врач – черноволосая женщина в белом халате и в пенсне – спросила:

– Что ж вы так плохо за женой смотрите? В таком положении надо особенно беречь.

– Я в отъезде был.

– Отговорку найдете. И здоровье жены разрушаете, и ребенок был бы у вас через полгода, а теперь все снова начинать.

– Так уж случилось…

– То-то и оно, – сказала врач, раскрывая большую регистрационную книгу и отыскивая фамилию Дуси. – Температура нормальная, самочувствие хорошее. А могло быть и хуже.

Она подписала бумажку, которую дала Сутырину регистраторша.

– Не больше пятнадцати минут. И так нарушаю распорядок.

– Конечно, конечно, спасибо, – пробормотал Сутырин, пятясь к двери.

– Все вы так говорите, – проворчала доктор. – А потом выгонять приходится.

Няня взяла у Сутырина бумажку, не прочитав, сунула в карман, велела обождать, а сама вошла в палату.

Что скажет он Дусе, больной, столько перестрадавшей и перемучившейся? Зачем пришел? Утешить ее? Для этого надо вернуться к ней, а вернуться он не может и не хочет.

Против двери, у окна, лежала пожилая женщина. Она повернула к Сутырину голову и подтянула к подбородку одеяло.

Справа лежала другая женщина в очках, с книгой, которую, разглядывая Сутырина, опустила до пола, затем снова подняла к глазам.

Кровать Дуси стояла слева, открытая дверь загораживала ее, потому-то Сутырин и увидел ее последней.

Дуся лежала высоко на подушке, серое одеяло закрывало ее до пояса. На бледном, похудевшем лице Сутырин не увидел ни смущения, пи растерянности. Она смотрела с ясной, просветленной улыбкой, точно знала, что Сутырин придет, и ожидала его.

Он сел на табурет, неловко протянул пакет с апельсинами:

– Угощайся.

Она положила пакет на тумбочку, продолжая смотреть на Сутырина и улыбаться.

– Что болеть вздумала? – спросил Сутырин, грубоватым участием прикрывая свое смущение.

– Так вот, пришлось.

Женщина в очках продолжала читать, изредка перелистывая страницы, а та, что лежала у окна, отвернулась и делала вид, что спит.

– А ты как? – Дуся неловко взяла Сутырина за руку.

– Тебе больно?

– Да нет, – Дуся поправила маленькие стеганые плечики, которые обычно надевала вместе с платьем, а теперь подложила под больничный халат.

– Хотела поправиться, да не вышло.

Нагнувшись, Дуся положила плечики в тумбочку, и когда поднялась, лицо ее было утомленным, точно она выполнила тяжелую работу.

Он взял ее за руку.

– Ослабла?

Она прижалась щекой к его руке и заплакала.

– Чего ты? Чего? – забормотал Сутырин.

– Был бы у нас ребеночек, Сережа…

– Ну-ну, успокойся.

– Я ведь не нарочно… – горячо шептала она. – Врач сказал – наладится, буду рожать.

– Перестань, перестань! – говорил Сутырин, поднимая ее влажное от слез лицо, чувствуя, что любовь к ней не прошла и никогда не пройдет.

Полотенцем, висевшим на спинке кровати, Дуся вытерла глаза, все еще всхлипывая, посмотрелась в маленькое зеркальце, поправила волосы.

– Когда выпишешься? – деловым тоном этого вопроса Сутырин попытался отвлечь Дусю от тяготивших ее мыслей.

– Не знаю, Сереженька, может, на той неделе.

Утомленная, она откинулась на подушку, закрыла глаза.

– Ты отдохни, я пойду, – сказал Сутырин.

– Нет, подожди. – Не открывая глаз, она пошарила рукой по краю кровати, разыскивая его ладонь. – Ты помоги Кларе. У меня деньги есть… И на квартиру… на нашу зайди, вещи там.

– Ладно, ладно, зайду, – сказал Сутырин.

В палату вошла нянька, глазами показала, что свидание кончилось. Сутырин встал.

Дуся поднялась на подушке.

– Ты приходи завтра… Завтра что? Четверг? Опять неприемный. Может, пустят, а если нет, так ты во двор зайди и встань против корпуса, я тебя из окна увижу.

Глава двадцать восьмая

Зима шла к концу. Порт готовился к новой навигации. У Кати было много работы. Но она опять была одна.

Опять долгие зимние вечера, диван, кровать, книга, которая валится из рук, вздохи матери и всепонимающий взгляд отца, редкие посещения театра с Соней или еще с какой-нибудь знакомой. Как-то Катя пошла в театр одна и все антракты просидела в пустом зале, комкая в руках программу и с тоской дожидаясь, когда снова начнется действие. С тех пор она больше в театр не ходила.